В череде больших юбилеев, отмечавшихся в прошлом году, несколько «затерялась» в медийном пространстве ключевая для нашей истории дата: 170 лет назад капитан 1 ранга Геннадий Невельской, подняв на мысе Куегда Андреевский флаг, объявил дальневосточный край российской территорией.
К середине XIX века правительство пришло к окончательному, как тогда казалось, решению: «Положить границу нашу с Китаем по южному склону Хинганского Станового хребта и отдать, таким образом, навсегда Китаю весь Амурский бассейн, как бесполезный для России по недоступности для мореходных судов». Отправленная в 1845 году к устью Амура на бриге «Константин» экспедиция в силу неудачного стечения обстоятельств так и не смогла найти вход в широкий, полноводный лиман. Окончательно утвердившись во мнении о том, что пройти там могут только небольшие лодки, Николай I постановил: «Вопрос об Амуре, как о реке бесполезной, оставить».
При тогдашнем положении дел переубедить высшее правительство можно было лишь волею случая и при условии, что в спор вмешаются люди, способные действовать на свой страх и риск, исполненные гражданского мужества и отваги, готовые на любые жертвы для блага Отечества. И такие личности нашлись, а точнее, встретились. Два русских патриота, которых особенно волновала судьба восточной окраины России, оказались в Петербурге в одно и то же время, и эта встреча имела значение историческое.
Выпускник Морского кадетского корпуса (начальником коего был знаменитый Крузенштерн) Геннадий Невельской служил на кораблях, ходивших под вымпелом цесаревича Константина Николаевича. Испытывая огромный интерес к Дальнему Востоку, он перечитал о нем всю доступную литературу и пришел в недоумение: «Неужели такая огромная река, как Амур, не могла проложить для себя выхода в море и теряется в песках, как выходит из упомянутых описей».
В конце декабря 1847-го Невельской был назначен командиром строившегося в Гельсингфорсе военного транспорта «Байкал», который должен был доставить в дальневосточные порты «различные комиссариатские, кораблестроительные и артиллерийские запасы и материалы». Тогда же в столицу прибыл только что назначенный генерал-губернатором Восточной Сибири Николай Муравьев.
Николай Николаевич участвовал в Русско-турецкой войне, воевал в Польше и на Кавказе. В 32 года он уже имел чин генерал-майора, однако из-за множества полученных в боях ранений вынужден был выйти в отставку. А через шесть лет император назначил его руководить одной из самых обширных областей России.
Энергия Муравьева расценивалась современниками как необычайная. «Небольшого роста, нервный, подвижный, — писал о нем Иван Гончаров, — ни усталого взгляда, ни вялого движения… Какая энергия! Какая широта горизонтов, быстрота соображений, неугасающий огонь во всей его организации, воля, боровшаяся с препятствиями!» Недаром впоследствии его станут величать Петром Великим Восточной Сибири.
Когда Невельской поделился с ним мыслью об исследовании устья реки, которая могла дать России выход к Тихому океану, Николай Николаевич тут же поддержал это смелое начинание.
Разумеется, действовать пришлось «не благодаря, а вопреки» — пришло время деятельности, выходящей далеко за рамки чисто служебной. Геннадий Иванович страстно желал «представить добросовестную картину мест, доселе закрытых от нас мраком», однако за самовольное производство подобной описи виновнику грозило строжайшее наказание.
Он отправил Муравьеву письмо, в котором изложил свои соображения: «Конечно, мне было бы гораздо легче отвезти груз в Петропавловск и Охотск, как это доселе предполагалось, чем брать на себя подобную трудную работу, да еще на маленьком судне и с ничтожными средствами, но, постигая всю важность подобных исследований для Отечества и сомневаясь в безошибочности заключения знаменитых мореплавателей об этой стране, осмеливаюсь просить Вашего участия в этом деле».
Еще до выхода в море ему довелось пережить настоящую бурю — бюрократическую. И все же удалось добиться, чтобы транспорт был готов раньше намеченного срока: только так можно было использовать короткое камчатское лето для предстоявших исследований.
21 августа 1848-го «Байкал» вышел из Кронштадта и, пробыв в пути 8 месяцев и 23 дня, в начале мая следующего года благополучно прибыл в порт назначения. Начальник Камчатки капитан Ростислав Машин писал в столицу, что на полуостров «никогда еще не доставлялось такого хорошего качества и прочности материалов и запасов». К задаче, служившей формальным поводом для экспедиции, Невельской отнесся со всей ответственностью.
Перед отплытием он послал императору Николаю I прошение о том, чтобы тот разрешил экспедицию к устью Амура, однако на Камчатке (спустя почти год) получил лишь копию инструкции, которая была составлена для него Муравьевым и до сих пор ожидала монаршего утверждения. Период навигации в Охотском море недолог, и капитан не стал ждать высочайшего разрешения: 30 мая 1849 года «Байкал» снялся с якоря в Петропавловской бухте и направился в сторону острова Сахалин.
А перед этим, собрав в каюте офицеров, Геннадий Иванович объяснил им суть амурского вопроса, его сугубую важность для России: «Господа, на нашу долю выпала столь важная миссия, и я надеюсь, что каждый из нас честно и благородно исполнит при этом долг свой перед Отечеством».
Двигаясь по составленной Крузенштерном карте, Невельской сумел войти в Амурский лиман. «Байкал» встал на якорь в удобной бухте, а капитан и часть команды отправились на лодках исследовать залив, бросая лот для измерения глубин. Потом он напишет: «К вечеру 1 августа 1849 года мы возвратились на транспорт после 22-дневного плавания, сопряженного с постоянными трудностями и опасностями, ибо южные ветры, мгновенно свежея, разводили в водах лимана толчею и сулой, которыми заливало наши шлюпки настолько сильно, что часто приходилось выбрасываться на ближайший берег, а чтобы не прерывать нити глубин, по которым мы вышли из реки, мы принуждены были выжидать благоприятных обстоятельств, возвращаться иногда назад, чтобы напасть на них».
Труды оказались не напрасными. Отважным исследователям удалось выяснить, что Сахалин — остров, отделенный от материка удобным для морских судов водным пространством, и что Амурский лиман имеет два доступных входа — из Татарского пролива и Японского моря.
Однако исследовать сложное устье Амура оказалось куда проще, чем преодолеть чиновничьи заслоны. В Петербурге граф Нессельроде и другие члены Особого комитета обвинили Невельского в самоуправстве и усомнились в истинности открытий, не укладывавшихся в их картину мира.
Геннадий Иванович ответил достойно: «Отправляясь из Петропавловска для описи лимана, я исполнил долг мой. Миловать и наказывать за это меня может только один государь». Затем, объяснив все неблагоприятные обстоятельства, из-за которых его знаменитые предшественники могли прийти к неверным заключениям, сказал: «Мне и моим сотрудникам Бог помог рассеять эти заблуждения и раскрыть истину. Все, что я сообщаю, так же верно, как верно то, что я стою здесь».
Невельской подчеркнул, что «весь этот край может сделаться добычей всякого смелого пришельца, если мы, согласно представлению генерал-губернатора, не примем ныне же решительных мер». Единомышленник Муравьев предлагал «занять устье Амура 70 человеками воинских чинов». Но Особый комитет проявил осторожность: последовал указ, предписывавший основать в заливе Счастья зимовье (чтобы российско-американская компания торговала с гиляками), «но ни под каким видом и предлогом не касаться лимана и Амура». Выполнить это распоряжение должен был капитан Невельской, а он снова поступил так, как ему подсказывала совесть. Сначала в точности исполнил приказ, заложил зимовье, названное Петровским, но, поскольку это никак не мешало приходившим с юга на судах иностранцам утвердиться в Приамурье, Геннадий Иванович «решился итти в реку Амур и действовать ныне же решительно, для достижения главной цели». Капитан отправился в путь на шлюпке, вооруженной однофунтовым фальконетом, с двумя переводчиками из местных и шестью вооруженными матросами.
Далее события развивались, как в кино: «Подойдя к мысу Тыр, я увидел на берегу нескольких маньчжуров и толпу гиляков и мангунов. Выйдя здесь на берег в сопровождении переводчиков Позвейна и Афанасия, я подошел к старшему из маньчжуров, которого гиляки называли джангин, этот маньчжур сидел с важностью на обрубке дерева и тем оказывал свое начальническое влияние на окружавшую его толпу маньчжуров и гиляков. Он важно и дерзко спросил меня, зачем и по какому праву я пришел сюда. В свою очередь и я спросил маньчжура, зачем и по какому праву он здесь находился. На это маньчжур с еще большей дерзостью отвечал, что никто из посторонних, кроме них, маньчжуров, не имеет права являться в эти места. Я возразил ему, что так как русские имеют полное и единственное право быть здесь, то я требую, чтобы он, со своими товарищами маньчжурами, немедленно оставил эти места».
Джангин прибегнул к угрозам, дал знак окружавшим его маньчжурам. Невельской не растерялся, выхватил пистолет и объявил, «что если кто-либо осмелится пошевелиться, чтобы исполнить его дерзкое требование, то в одно мгновение его не будет на свете». Вооруженные матросы тут же встали рядом с командиром, после чего джангин повел совсем иные речи, стал уверять русского офицера в том, что желает с ним поладить, пригласил в свою палатку.
Геннадий Иванович узнал от него, что маньчжуры бывают здесь самовольно, что во всем Приамурье нет ни одного установленного ими либо китайцами поста, а народы, в этих местах обитающие, не подвластны никакому правительству. Гиляки рассказали русским, что каждый год ранней весной в Татарский пролив приходят большие суда, «берут насильно у них рыбу и делают различные бесчинства, за которые их никто не наказывает».
Капитан Невельской объявил местным жителям, что отныне те находятся под защитой русского самодержца (Пила-пали джавгин): «О чем я, как посланный сюда от царя для этой цели, им и объявляю». Ведь он задолго до этого дня, изучив Нерчинский трактат (первый дипломатический акт, касавшийся Приамурья), раз и навсегда для себя вывел: исторические права на Амурский край принадлежат России.
На мысе Куегда в присутствии собравшихся из окрестных деревень гиляков, под звуки залпа из фальконета и ружей, Геннадий Невельской поднял русский военно-морской флаг. Тут же оставил военный пост, названный Николаевским. Охранять его было поручено шести матросам.
Действия храброго офицера вызвали в столичных властных кругах шквал негодования. Утихомирить его сумел Муравьев, добившийся встречи с императором. Царь в итоге назвал поступок капитана «молодецким, благородным и патриотическим», а на докладе Особого комитета начертал свою знаменитую резолюцию: «Где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен».
Для охраны Приамурья от посягательств иноземцев в Николаевском и Петровском постах решено было учредить постоянную Амурскую экспедицию, начальство над которой опять же поручили Невельскому. За четыре года она провела «колоссальную работу государственного значения», собрала ценнейший материал для будущих переговоров с Китаем. Помимо изучения края, Геннадий Иванович и его подчиненные разрешали споры между местными жителями и обеспечивали их защиту от иностранных мореплавателей.
Деятельный губернатор Восточной Сибири Николай Муравьев начал заселять приамурские земли раньше, чем начался диалог с Пекином. В 1854 году состоялся первый сплав по Амуру. Ведь на побережье Тихого океана имели виды англичане и французы, их суда все чаще появлялись в дальневосточных водах. Но теперь здесь одно за другим возникали русские поселения.
В мае 1858-го в небольшом городке Айгуни генерал-губернатором Муравьевым без единого выстрела была одержана блестящая победа: Китай признал полное право русских на территории по рекам Амур и Уссури — земли, которые русские первопроходцы начали осваивать еще в XVII веке. Так Приамурский край, почти полтора века бывший «ничейной землей», официально стал российским.
Материал опубликован в августовском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».
