Боборыкин был летописцем своего времени, его роман «Китай-город» не зря называют энциклопедией старой Москвы. Когда-то Петр Дмитриевич был популярнейшим автором, живым классиком, теперь же он забыт. Он умер в 1921-м, после Первой мировой и Гражданской войны в России, когда рухнуло все, чему он посвятил жизнь. XIX век верил в прогресс, просвещение и благую сущность человека, а его завершением стала череда кровопролитий, оказавшихся прологом ко Второй мировой. Но дело Бобрыкина живет: ему мы обязаны словом «интеллигенция» и тем понятием, что за ним стоит. Это слово впервые появилось в его публицистике 60-х годов, после отмены крепостного права, во время «великих реформ». Интеллигенты, по мнению Боборыкина, не равны интеллектуалам. Для него интеллигенция была чем-то вроде духовного ордена: это образованные люди, занимающиеся чем угодно, но при этом верящие в одну и ту же истину, ищущие одинаковую правду. В общественном отношении идеи Боборыкина были так же значимы, как предварившая французскую революцию 1789 года брошюра Сийеса «Что такое третье сословие?» — Что такое третье сословие? Всё. Чем оно было до сих пор при существующем порядке? Ничем. Что оно требует? Стать чем-нибудь… Слова Сийеса имели прямое отношение и к русской интеллигенции второй половины XIX века, значительную часть которой составляли те, кто находился вне — или на дне — сословной российской империи. Недоучившиеся студенты и семинаристы, ищущие службу образованные люди, которых не устраивало их положение: карьера обещала быть долгой и трудной, амбиции зашкаливали. Некоторые историки видят одну из причин российских революций в переизбытке имевшей дипломы или недоучившейся молодежи, которая не могла найти себе легальное применение. «Юноши бледные со взором горящим» не хотели становиться абы чем, стать чем-то значимым не могли, — а подполье тоже было карьерой. Более или менее опасной, не обещающей места в «табели о рангах», орденов и пенсий — но с повышениями, удовлетворенным самолюбием и огромным, хоть и никем не гарантированным бонусом на горизонте. И этот бонус был выплачен. С 60-х годов XIX века, когда впервые прозвучало слово «интеллигенция», прошло чуть больше полувека, и революционеры получили всю Россию. Их старшее поколение было современниками Боборыкина. В конце XIX — начале ХХ века интеллигенты, будь они инженерами, адвокатами, военными, священниками — да кем угодно! — ощущали себя единым целым, особой духовной общностью. Что с этим стало потом? Слово «интеллигенция» дожило до нашего времени, сохранилась ли суть? К прежней, старой интеллигенции советская власть относилась с подозрением. В том числе потому, о чем писал Боборыкин: из-за ее претензий быть совестью нации. Об этом предельно выразительно сказал Ленин: «Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а г… «Интеллектуальным силам», желающим нести науку народу (а не прислуживать капиталу), мы платим жалование выше среднего». «Жалование выше среднего» было важно: высококвалифицированный рабочий при СССР часто зарабатывал куда больше, чем инженер или редактор, но инженер мог стать начальником треста, а редактор главным редактором. Герой Баталова в культовом советском фильме «Москва слезам не верит», самодостаточный слесарь Гоша из НИИ, все же был маргиналом. Глубинный советский народ не слишком любил интеллигенцию, но отдавал детей в институты, и в СССР своя интеллигенция была. Многие социологи, правда, причисляли советскую интеллигенцию к служивому сословию, отказывая ей в собственном этосе, духовной цельности. Они не считают, что та была особой общностью. О том, что это не так, возможно, говорят огромные тиражи советских литературных журналов — пусть у них были разные позиции, пусть софроновский «Огонек» и современный ему «Новый мир» представляли различные общественные партии. То, о чем писали толстые советские ежемесячники, складывалось в трудноопределимое, расплывчатое, но все же единое направление — жить надо по правде, воровать нехорошо, наверху должны быть достойнейшие, а слабых обижать нельзя. Эти истины были простейшими, почти евангельскими, но Евангелие в СССР читали далеко не все. Огромные перестроечные демонстрации по большей части из этих людей и состояли — они хотели, чтобы все было по правде. Правда вроде бы победила, и вскоре не стало ни огромных журнальных тиражей, ни этой человеческой общности. Та рассеялась, как дым, — интеллигентные люди потеряли работу, деклассировались, занялись выживанием, и им стало не до высоких материй. А к 2021 году они cостарились или умерли. Сейчас высшее образование, во всяком случае в больших городах, стало нормой. Если молодой человек не поступает на бюджетное отделение МГУ, он на коммерческой основе учится на политолого-экологическом факультете частной Академии сельскохозяйственной эзотерики. Полученный им диплом говорит не о знаниях, а о минимальном уровне цивилизованности — наниматели могут быть уверены, что он не станет ковырять в носу и материться при клиентах. Его светлый идеал — ипотека и взятая в кредит иномарка, на это уходят все душевные силы. Но таких молодых людей было предостаточно и во времена Петра Дмитриевича — желающие могут узнать об этом из его романа «Китай-город». И все же — существует ли сейчас не только слово, но и понятие «интеллигенция» в том значении, которое в него вкладывал Боборыкин? В нулевых ее, скорее, не было — тогда еще жила идиосинкразия 90-х ко всему, что походило на высокопарную фразеологию. Туда же попадали и слова «долг», «честь», «вера», а здоровый цинизм казался нормой. И нельзя сказать, что сейчас это ушло. Присущего интеллигенции Боборыкина стремления порадеть за народ, в 2021-м нет и в помине. Народом стали бюджетники, фрилансеры и офисные клерки, общество раздробилось на атомы — какой уж тут духовный орден? Да и уверенности в том, что существующее положение вещей нехорошо, нет: интеллигенция стала топливом революции. Но на нынешнем безотрадном духовном фоне идеи Петра Дмитриевича кажутся глотком свежего воздуха. А это значит, что понятие может ожить.
Актер много лет вел затворнический образ жизни Леонид
«Сынок! — позвала меня мать. — Отнеси отцу обед на работу!