Этот мастер представлял сразу две знаменитые творческие династии — Бенуа и Лансере. Казалось, его судьба решена была с рождения. Однако трагические события XX века вмешались в жизнь богатого на таланты семейства: Евгений Лансере потерял в тюрьмах-лагерях любимого брата, навсегда расстался с сестрой, эмигрировавшей во Францию Зинаидой Серебряковой, а сам, несмотря на признание и награды, так и не сумел стать своим в Стране Советов.
В его родословной очевиден французский след. Прадед со стороны отца, Пауль Лансере, был майором наполеоновской армии, получил русское подданство. Отец, Евгений Александрович, не имея художественного образования, стал выдающимся скульптором-анималистом: его работы хранятся ныне в Третьяковке и Русском музее.
Прадед со стороны матери, Луи-Жюль Бенуа, появился на свет в крестьянской семье под Парижем. В 1794 году из-за революционных событий уехал в Россию. Новая родина приняла его весьма радушно: у императрицы Марии Федоровны он стал главным кондитером. Сын этого гастронома, известный архитектор Николай Бенуа, построил немало зданий в Петергофе (Императорские главные конюшни, фрейлинские корпуса, почту и вокзал), видоизменил в центре Петербурга Гостиный двор, а женился на дочери прославленного строителя Мариинского театра Альберта Кавоса Камилле.
Их сыновья также увлеклись искусством. Леонтий пошел по стопам отца, проектировал церкви в неорусском стиле, возводил здания в духе неоклассицизма и модерна, Альберт был одним из основателей Общества русских акварелистов, Александр стал известным критиком, идеологом художественного объединения «Мир искусства», оставил подробные воспоминания, в том числе о своей семье:
«Русской крови… в нас нет даже и в гомеопатической дозе, но это не помешало нам стать «вполне русскими», и не только по подданству и по языку (вот я и эти свои воспоминания предпочитаю писать по-русски — ибо это мой родной, наиболее мне свойственный язык), но и по бытовым особенностям и по некоторым свойствам нашего характера… Вполне естественно, что наиболее русским стал с годами, не изменяя нашему общему космополитизму, тот из моих братьев, который, благодаря своему браку, породнился с чисто русскими людьми, — это брат Людовик, Луи, или, как его называли на более русский лад, Леонтий. Все остальные женились или выходили замуж за лиц иностранного происхождения, старшая сестра за англичанина, младшая за француза, трое братьев женились на немках, один женился на своей кузине — на итальянке, но с примесью русской крови».
Екатерина Бенуа (та, что связала свою судьбу с французом) в молодости пробовала себя в графике, а ее избранником стал скульптор-анималист Евгений Лансере. У них родились шестеро детей, из которых трое продолжили художественную династию: будущая знаменитость Зинаида Серебрякова, Николай (станет архитектором) и Евгений Лансере-младший. Глава семейства умер рано, не дожив до 38 лет. Осиротевшая семья перебралась из своего имения Нескучное Харьковской губернии в Санкт-Петербург, к отцу Екатерины Николаевны. Трехэтажное каменное здание на углу Никольской улицы и Екатерингофского проспекта называли «Дом Бенуа у Николы Морского».
«То обстоятельство, что дом Бенуа был нашим «родительским» домом в полном смысле слова, сыграло значительную роль во всем моем начальном мировосприятии, приблизительно такую же роль, какую играют для других людей родовые усадьбы или замки, — вспоминал Александр Николаевич. — В смысле своего кубического содержания дом Бенуа, помещавшийся по Никольской улице (впоследствии переименованной в улицу Глинки) под номером 15, мог, во всяком случае, вполне сравниться со средней величины замком, а так как в известный момент значительная часть его четырех этажей была занята разными членами семьи нашей, то в целом это и составляло род семейной твердыни или патриархального клана… Наконец, будучи домом старым, уже обретавшим в своих стенах моих прародителей, он был напитан атмосферой традиционности и представлял собой какую-то «верность во времени». Не я и не «мы» только находили в этой «крепости» свое убежище, но здесь уже жили и папа с мамой, и дедушка с бабушкой. Почти сто лет назад владели они все этим домом — срок для мальчика огромный, в особенности в городе Петербурге с его всего двухсотлетним прошлым». Подобная атмосфера — с книгами, которыми были уставлены полки, старинными гравюрами на стенах — идеально подходила для впечатлительного ребенка. Тем более, Женю окружали талантливые родственники. Дядя Шура Бенуа признавался: «Я особенно был доволен тем, что под одной крышей со мной теперь оказался мой любимый племянник Женя или Женяка Лансере, очень рано начавший обнаруживать необычайное художественное дарование. Беседы с этим очаровательным, нежным и в то же время исполненным внутренним горением отроком постепенно стали превращаться для меня из мимолетных развлечений в какую-то необходимость».
Для повзрослевшего «Женяки», Евгения Лансере, Петербург стал главным источником вдохновения. В дневнике, который художник будет вести на протяжении многих лет, он написал: «Ворота морских складов в Нов<ой> Голландии — по-моему, одно из лучших зданий СПб. Красиво и просто, величественно, крепко, настоящее здание для Петербурга: оно особенно красиво в дождь, туман, сумерки, так же, как и Исаакий (он не так хорош с солнцем)».
Несколькими месяцами ранее 17-летний Евгений поступил в рисовальную школу «Общества поощрения художеств», а по ее окончании уехал за границу. Учился в частных академиях Кларосси и Жюлиана в Париже, путешествовал по Европе. В Россию вернулся в 1898-м и представил на организованной Сергеем Дягилевым выставке иллюстрации к книге Екатерины Балобановой «Легенды о старинных замках Бретани».
Эти рисунки, выполненные в духе объединения «Мир искусства», ознаменовали начало сотрудничества с Александром Бенуа и его единомышленниками. Евгений Лансере регулярно участвовал в выставках «мирискусников», оформлял номера их журнала. Много работал в книжной иллюстрации, откликался и на актуальные политические темы, к примеру, стал одним из авторов сатирического, издававшегося при участии Максима Горького журнала «Жупел». После его закрытия пытался выпускать антимонархический еженедельник «Адская почта», но в свет вышло лишь три номера.
В 1907 году впервые сделал шаг навстречу Мельпомене, вместе с дядей Шурой создавал декорации для «Старинного театра». В 1912-м выполнил иллюстрации к толстовскому «Хаджи-Мурату»: книга вышла с купюрами (цензоры убрали критику Николая I и один из рисунков), полный вариант будет опубликован только в 1941 году.
Предреволюционный период оказался для Евгения Лансере весьма насыщенным. Он заведовал художественной частью на Императорском фарфоровом заводе, получил звание академика Академии художеств, ездил на фронт военным корреспондентом. Голодные и опустошительные для страны годы, с 1917-го по 1919-й, провел в Дагестане. В 1920-м как художник сотрудничал с Добровольческой армией Антона Деникина.
1920-е, а также половину 30-х Евгений Евгеньевич прожил в Грузии. Здесь, как видно, дышалось легче, чем в русских столицах. В 1922-м в Тифлисе была создана Академия художеств, и Лансере стал профессором. Совершил множество экспедиций на Кавказе, ездил в Сванетию, откуда привез дневниковые записи и зарисовки. В 1927-м на полгода отправился в командировку в Париж, но в итоге счел нужным вернуться в СССР.
В 1931-м был арестован его брат Николай за «шпионаж в пользу Франции» (приговорен к 10 годам лишения свободы). Евгений Лансере записал тогда в дневнике: «Открытка от Таты о приговоре Коле. 10 лет работ. Сволочи. Все глубже проникаюсь сознанием, что мы порабощены подонками народа, хамами; грубость, наглость, непонимание и недобросовестность во всем, совершенно невообразимые при других режимах».
В 1935 году брата досрочно освободили, но уже в 1938-м опять взяли под стражу и приговорили к пяти годам лагерей, вновь обвинив в шпионаже. Полгода Николай Евгеньевич пробыл в Воркутлаге, в 1941-м был этапирован в Саратов, где в мае 1942-го умер в тюремной больнице. Евгений Лансере оставил в своем дневнике такую запись: «Милый и чудный человек, неповинно замученный тысячу раз проклятым режимом, проклятыми «установками» и «директивами» сволочной шайки».
Евгений Евгеньевич так и не смог принять советский строй: «Невероятное оскудение. Конечно, это система — довести всех и все до нищеты: нищими и голодными удобно управлять… Так все противно, все отравлено халтурою, шаблоном, фальшью».
Почему же, несмотря на отсутствие симпатий к режиму, Лансере оставался успешным, получал заказы? Возможно, потому, что его эстетические взгляды во многом были близки господствовавшим в стране вкусам, хотя последователем соцреализма он не стал. Художник признавался: «По существу я благонамеренный академист, враг всякого бунтарства и новаторства ради новаторства; всего более меня влечет «чистота, точность формы».
Даже постимпрессионисты казались ему слишком смелыми: «Перелистываю «Историю живописи» Бенуа; обидно, что он «считается» с кубистами, с Сезанном, Гогеном… Мои боги Менцель, прерафаэлиты (ну и «старики»)… А что Гоген, кроме удачной пестроты?»
В 1933-м давний друг Лансере архитектор Алексей Щусев уговорил его вернуться в Москву и выбил квартиру в Милютинском переулке (где, кстати, до сих пор живут представители славного рода). Годы в столице оказались заполнены важными событиями. Евгений Евгеньевич оформил в Малом театре спектакль «Горе от ума», расписал залы Казанского вокзала и плафон ресторана гостиницы «Москва», сделал майоликовые панно для станции «Комсомольская-радиальная».
В 1942-м он начал работать над станковой серией «Трофеи русского оружия», состоявшей из пяти картин на историческую тему. Эти произведения были показаны на масштабной выставке «Великая Отечественная война» в Третьяковской галерее. В 1943-м Евгения Лансере наградили Сталинской премией второй степени, через два года присвоили ему звание народного художника РСФСР. К сожалению, многие задумки осуществить не удалось — например, создание мозаичного фриза для зала искусств на Всемирной выставке в Нью-Йорке (1938), оформление интерьеров Большого зала Дворца Советов (1938–1941).
Казалось, окончание Великой Отечественной принесло немало надежд, в том числе на потепление отношений между Советским Союзом и странами Запада. Еще 18 мая 1945-го Евгений Евгеньевич писал Серебряковой в Париж: «Теперь, когда завершилась победою эта ужасная война, мы все верим, что установится связь с вами всеми, такими далекими и такими близкими, а может быть, и увидимся».
Его мечта, увы, не осуществилась, 13 сентября 1946 года Евгений Лансере умер. Похоронили художника на Новодевичьем кладбище в Москве.
Материал опубликован в сентябрьском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».
