Его мать делила людей на путевых и непутевых: первые — люди работящие, сознательные труженики, вторые — бездельники и пьяницы. В мифопоэтической и религиозной моделях мира путь — это образ онтологической связи между двумя точками пространства. «Энциклопедия мифологии» на сей счет сообщает: «Постоянное и неотъемлемое свойство Пути — его трудность. Путь строится по линии все возрастающих трудностей и опасностей, угрожающих мифологическому герою-путнику, поэтому преодоление Пути есть подвиг, подвижничество путника». Духовной силой, маскулинной статью, невероятно сложной и переменчивой судьбой Георгий Жженов напоминает именно такого героя.
Он родился в дореволюционном Петрограде. Пятнадцатилетним пареньком пошел учиться на акробата в Ленинградский эстрадно-цирковой техникум. Выступал в цирке «Шапито» в составе дуэта «2-ЖОРЖ-2» в жанре каскадной акробатики. Ловкий, сильный, артистичный юноша был замечен киношниками. Сначала мелькнул в эпизоде первой звуковой отечественной фильмы «Путевка в жизнь» Николая Экка, изображал беспризорника. Впрочем, упоминания в титрах не удостоился. Далее представилась большая роль в несохранившейся, увы, картине «Ошибка героя». Каким был его тракторист Пашка Ветров, предположить, кажется, несложно: даже став народным артистом СССР, Георгий Степанович в каждом образе шел «от себя», говорил: «Я стал актером не потому, что нравилось лицедействовать». Видимо, хотелось перво-наперво показать мужскую силу, основательность, неуступчивость, поведенческую жесткость.
В 1932-м он решил окончательно переквалифицироваться в актеры, покинул цирк и поступил на киноотделение Ленинградского техникума сценических искусств. Увлеченно постигая тонкости ремесла, не прекращал сниматься. В «Чапаеве» получил роль ординарца Фурманова, которую в результате сильно урезали, хотя в паре эпизодов молодой Жженов в образе Терешки вполне различим. Прославившийся картиной «Семеро смелых» Сергей Герасимов пригласил его в свою новую ленту «Комсомольск». Здесь герою-путнику выпало непростое испытание, превратившееся со временем в жестокий, сильно затянувшийся триллер. Общение артиста с военным атташе американского посольства Филипом Файмонвиллом спровоцировало кого-то из коллег то ли на проявление бдительности, то ли на подлость — донос в просторечии. Первая, злополучная встреча произошла в поезде на Дальний Восток — воистину Путь героя был длинным и таинственным.
Возможно, опытный, подкованный в области психологии американец выбирал себе простодушного информатора из числа жизнерадостных, просивших у него в вагоне сигареты советских актеров. В дальнейшем Файмонвилл появлялся рядышком вновь и вновь: на московском перроне по прибытии киногруппы из творческой командировки, через несколько дней — в Большом театре, куда Георгий пришел смотреть балет с приятелями из Театра оперетты. Коллизия напоминает булгаковскую историю взаимоотношений иностранного гражданина Воланда с Иваном Бездомным. Похоже, таков был типовой сюжет эпохи: пытливые «гости» своекорыстно присматривались к нашим творчески одаренным, однако чрезмерно доверчивым простакам.
Уже в 1990-е на встрече Жженова со студентами питерского Политеха кто-то из молодых настолько неуклюже и двусмысленно об этом спросил, что Георгий Степанович буквально опешил, а затем произнес: «Вы хотите узнать, был ли я в действительности американским шпионом?!»
Как ему удалось выжить в сталинских лагерях и ссылках? На этот вопрос Жженов ответил примерно так: мол, был он человеком малоинтеллигентным и попусту не оскорблялся — поразительное признание, демонстрирующее адекватное представление о своей социально-психологической нише вкупе с желанием совершенствоваться, ни тебе аристократической спеси, ни плебейского самоуничижения.
Для объяснения того, почему с готовностью ушел из любимого цирка, актер нашел следующие слова: «Зачастую акробат, творивший чудеса под куполом, не мог даже расписаться — мне это претило. Мне хотелось чего-то интеллектуального». Для него была характерна трезвость мышления при полном отсутствии какой бы то ни было завиральности.
Показательны записанные на видеопленку беседы Жженова с писателем Астафьевым. Виктор Петрович рассуждает о судьбе русского народа и большевистском прошлом страны в выражениях весьма агрессивных. Однако актер «притормаживает», углубляет диалог, множит количество вопросов и с собственными вердиктами не спешит. Он знает цену безапелляционным приговорам, а потому выглядит на фоне смертельно обиженного литератора крайне выгодно. Рассуждая о гулаговской молодости, как бы вскользь замечает: «В лагере я задирой не был, но я и не спускал. Может, потому и выжил, что заставил относиться к себе как к «мутному фраеру»: не-ет, с этим нужно подумать, прежде чем связываться, потому что он может выкинуть неожиданное».
То есть, будучи совсем еще молодым человеком, в нечеловечески сложных условиях Георгий нашел стиль поведения, который позволял избегать фатальных ошибок. В столкновении с железобетонным советским абсурдом предвоенной поры отказывался биться головою о стену, предпочел иную форму существования — примерно такую, какая описывается в «Дао дэ цзин»: «Вода — это самое мягкое и самое слабое существо в мире, но в преодолении твердого и крепкого она непобедима, и на свете нет ей равного».
Те, кто отчаянно противопоставлял себя официальной власти, а равно агрессорам-сокамерникам, были обречены на скорый конец. Жженов вовремя осознал не только этот факт, но и то, что дышать полной грудью необходимо даже в самых страшных обстоятельствах: «Влюбился в тюремную врачиху! А я уже второй год сидел. До сих пор, через пласт десятилетий — она мне снится… Мне всю жизнь нравились женщины».
Внучка Полина отметила: «Жуткое желание жить было ему присуще. Он вгрызался в каждую минуту своего существования. В состоянии расслабленного покоя его трудно было заметить». При этом — никакой внутренней, а тем более внешне проявляемой суеты: «Я не подвержен панике был никогда — лишь бы первым уцепиться за поручни и уехать. Нет, как получится», — эти слова, наверное, можно счесть за кредо.
У него было несколько жен. Одну из них, Ирину, отвезшую в 1953-м на Лубянку прошение об отмене для мужа ссылки, Жженов решительно оставил после десяти лет брака, влюбившись в актрису Театра имени Ленсовета, в котором тогда служил. С новой супругой прожил в согласии до своей смерти, а за жестокость в отношении предыдущей спутницы каким-то образом, вероятно, ответил перед самим собой. Его судьба — словно энциклопедия всех возможных испытаний, так или иначе уготованных человеку.
Он резонно полагал: арест, тюрьмы («знаю больше тюрем, чем гостиниц»), ГУЛАГ и ссылка уберегли от практически неминуемой гибели в огне сражений: «Лагерь спас меня от смерти на войне. Я бы не стал трястись там над своей шкурой». То, что ему не довелось испытать в реальности, «доигрывал» на театральных подмостках и в кадре. Волевая, без малейших признаков неуверенности и невротизма внешность побуждала режиссеров предлагать ему образы советских офицеров или даже партийных лидеров. Жженов почти ни от каких ролей не отказывался, а свою всеядность объяснял впоследствии в романтическом ключе: «Я играл чекистов и партийцев не такими, какие они есть, а какими должны быть». Таковы, к примеру, генерал Тимерин из трилогии «Путь в «Сатурн» — «Конец «Сатурна» — «Бой после победы», генерал-лейтенант Бессонов из «Горячего снега», удостоенного Государственной премии РСФСР имени братьев Васильевых. Стала хрестоматийной сцена, где Бессонов с непроницаемым лицом и в то же время с сердечной интонацией в голосе вручает после битвы, посреди распаханного взрывами поля, награды участникам Котельниковской оборонительной операции: «Все, что могу… Все, что могу…»
Генерал-майор милиции Шарапов из «Лекарства против страха» соседствует в его творческой биографии с командиром авиалайнера Андреем Васильевичем Тимченко из побившего все прокатные рекорды «Экипажа», руководитель атомного проекта Зубавин («Выбор цели») — с полковником госбезопасности Дубровиным («Меченый атом»), а инженер-космонавт Роман Бобров из фантастической ленты «Планета бурь» — с сельским священником отцом Леонидом из «Журавушки».
Георгию Жженову образцово удавались люди долга, бескорыстного служения, будь то в погонах, рясе или скафандре. Однако наивысшее народное признание получили его безымянный автоинспектор из «Берегись автомобиля» и перешедший на нашу сторону иностранный разведчик Тульев из тетралогии про резидента. В комедии Эльдара Рязанова артист демонстрирует в небольшом, однако ключевом эпизоде сплав иронии с лирикой, в эпопее Вениамина Дормана сочетает вкус к острому сюжету с психологической глубиной.
Его коллега по многим работам в кино и в Театре Моссовета Сергей Юрский тонко подметил: «Он влезал внутрь человека и искал его правду. Не общую правду спектакля или политического посыла, а личную правду этого героя, дескать, «у меня есть вот какие доказательства того, что можно и нужно поступать так, как я, даже если это ужасные поступки».
Это была его, Жженова, актерская особенность, делавшая его роли объемными. Потому настолько глубок, точен, всесторонне интересен вернувшийся на Родину сначала «телом», а потом и душой шпион Тульев. Настоящим триумфом для Георгия Степановича стала роль сложно устроенного американского губернатора Вилли Старка в экранизации романа Роберта Пенна Уоррена «Вся королевская рать», где актер заменил безвременно ушедшего от нас Павла Луспекаева.
Как и всегда в жизни, если где-то повезло, то в другом месте, скорее всего, убыло, и наоборот… Любители кино с фантазией могут вообразить, какими могли стать «Три тополя на Плющихе», если бы Татьяна Лиознова остановилась-таки на первоначальной кандидатуре Жженова в роли, которую исполнил Ефремов. Олег Николаевич, конечно, блистательно изображал представителей простого народа, когда это требовалось, однако природная органичность Георгия Степановича в данном случае никакого наигрыша не требовала вовсе. Наверное, рафинированной звезде БДТ, игравшей селянку, Татьяне Дорониной больше годился в пару такой мастер перевоплощения, как Ефремов. Дама-постановщик прислала отставленному артисту письмо с извинениями. А вот режиссеры прогремевшего на всю страну «Последнего дюйма», куда Жженова прочили, но в результате не взяли, вообще никак о замене его не оповестили, и актер узнал о ней, явившись на площадку в полной творческой готовности.
1920-е, времена своего ленинградского прошлого, он вспоминал с такими подробностями, которые позволяют воспринимать, прочувствовать историю страны совсем по-новому: «Здесь, на Васильевском, прошли мое детство, моя юность… В памяти остались даже запахи. Запахи огромного приморского города! Запахи набережных, кораблей, бульваров, осенних парков, рынков и весеннего талого снега. И совсем новый для меня, мальчишки, запах таинственного города… Ну и, конечно же, сказочный запах чердаков, куда осторожные люди на случай внезапного обыска сносили после революции все, что могло как-то компрометировать их перед новой властью. Чего мы только не обнаруживали там! Винтовки, шашки, гранаты, револьверы, ящики с патронами, пулеметные ленты, разрывные пули, штыки, гильзы… Подобно археологам, мы откапывали из-под балок чердачных перекрытий всевозможные царские ордена, медали, жетоны, связки фотографий и документов, орденские ленты, «керенки», цилиндры, корсеты, канотье и кивера, генеральские и офицерские мундиры, эполеты, погоны, аксельбанты и прочее, и прочее. Весь этот «реквизит» появлялся потом в наших квартирах, наводя ужас на наших родителей, стреляя, «пшикая» и взрываясь в кухонных плитах, а частенько и вовсе разнося их вдребезги… Опасные игры закончились лишь тогда, когда петроградские чердаки и подвалы были очищены от «наследия прошлого» окончательно».
Новые опасности для него начались, едва юный Георгий поддался «гипнозу ламп над 13-метровым цирковым кругом» и завис под куполом без страховки. Кинематограф увлек дальней командировкой в Комсомольск и стал, по существу, косвенной причиной многих лет неволи. Актерский навык спас от смертельно опасного лесоповала, обеспечив трудоустройство сначала в Магаданском, а потом в Норильском театре. Одна актриса помогла пережить ссылку и вернуться в Ленинград, другая обеспечила домашний уют на многие, творчески насыщенные десятилетия. В его судьбе примечателен баланс между зависимостью от людей и полной автономностью внутреннего существования: сильный мужчина, который личными качествами никогда не бахвалился, не спекулировал, а когда требовалось — отступал в тень, терпеливо пережидая трагические жизненные коллизии.
Умер он на 91-м году, оставив по себе долговечную всенародную память. Этот простой по социальному происхождению человек, судьбе которого едва ли позавидуешь, весьма уверенно прошел земной путь, обрел опыт и душевные качества высочайшей пробы.
Материал опубликован в мартовском номере журнала Никиты Михалкова «Свой»
