Последней ролью Лучко стал фактический автопортрет в «Парке советского периода» – действующем заповеднике советского гламура для скучающих и ностальгирующих небедных господ. Там утро встречало прохладой и сипом репродукторов, там шахматы в человеческий рост передвигались вдумчивыми пионерами, летал над головами спутник и праздновалась первая борозда, живой Кобзон пел из кузова «АМО» про снег и ветер, а в рюмочных-стоячках угощали портвейном в розлив. Лучко среди веселых артефактов прошлого бодро гребла деревянной лопатой урожай в закрома, по колхозной традиции озорно задирала приезжих и застенчиво провожала в космос отдыхающего с братской Украины товарища Шевченко. Было ей на тот момент полных 80 годков, и смотрелась она, как советская власть в ранних 80-х, – крепко.
В титрах фамилия Лучко шла уже в траурной рамке: производство у нас – процесс небыстрый, и вышло так, что актриса буквально отпела свою творческую биографию, почти совпавшую с советским веком. Трудно было сыскать на эту роль более подходящую кандидатуру – ибо вся жизнь Клары Степановны и была ожившей иллюстрацией мифа о светлом пути и прекрасной судьбе.
|
Родилась в семье председательши колхоза и директора совхоза – будто предвосхитив сюжеты пырьевских и непырьевских комедий о законном браке поющих бригадиров и соревнующихся председателей. С первого раза поступила на курс к Сергею Герасимову – самому перспективному в плане дальнейшей актерской судьбы педагогу. В 24 уже играла в «Кубанских казаках» и вышла за самого из них главного – Сергея Лукьянова, того самого Гордея Гордеича Ворона, который каким был, таким и остался и зачем-то нарушил покой Марины Ладыниной, у которой и без него был муж Пырьев. Насупленное чувство к соседке-председательше он только изображал, а сам положил глаз на новенькую, которая, по старой опереточной классификации, исполняла роль субретки – младшей наперсницы героини, звеньевой Даши Шелест. Прожила с ним ладком 16 лет и сыграла шесть картин – от «Донецких шахтеров» до «Государственного преступника», где он тем самым преступником и был, только его без усов никто не узнал. В числе тех шести была и главная сдвоенная роль в шекспировской «Двенадцатой ночи», которая сразу вывела Лучко из амплуа задорных современниц, в котором, признаться, и затеряться недолго. Счастливо миновав «транзитную» паузу от ранних к возрастным ролям, перешла на ниву номенклатурных дам с депутатским значком – деятельных и мудрых председательниц горисполкома и секретарш госкомиссий. В этом качестве повстречала цыгана Будулая и вместе с ним вступила в ранг народной артистки СССР. Жила долго, ездила много, играла до конца, заседала в Комитете советских женщин и садовничала на даче.
|
Несмотря на войну, и проблемы, и раннюю смерть мужа, угадывалось в ее повадке какое-то законное, не обидное для окружающих благополучие, спокойная уверенность и лоск. Таких часто продвигают по руководящей линии. В интервью говорила про счастье, про искусство, про духовные ориентиры и уроки доброты – и из уст ее это звучало не фальшивым назиданием, а отголоском ушедших простодушных времен.
Интервьюеры же большей частью спрашивали про шляпки: с первых ролей шпионок и польских пани в «Красных листьях» и «Вихрях враждебных» освоила она этот стильный аксессуар – и даже в посвященных ей виршах Эльдара Рязанова звучало:
Как-то на пляжу в Анапе
Вы гуляли в неглиже,
Но при этом были в шляпе
И жевали бланманже.
|
Лучко счастливо и органично сочетала в себе румянец простушки и фасон советской леди. И когда в «Парке советского периода» в ностальгической балладе звучал припев «Шик! Блеск! Рай!/Мир, труд, май!» – это вполне могло бы стать девизом, начертанным на воротах ее родового замка.
