«Знаменитый меценат Алимжан Тохтахунов по прозвищу «Тайванчик»: «Пишут, что я лидер российских авторитетов, наместник русской мафии в Европе, что наркотики продаю, оружие, но нигде ни одного факта не привели. Какой босс мафии? Я бизнесмен!» Посмеемся вместе…
Ровно девять лет назад Алимжан Тохтахунов был арестован в Италии по обвинению в подтасовке результатов соревнований по фигурному катанию на Олимпийских играх в Солт-Лейк-Сити. Несмотря на то что Международный олимпийский комитет провел расследование и установил невиновность Тохтахунова, уголовное дело в США до сих пор не закрыто и сейчас бизнесмен значится в списке разыскиваемых Интерполом под номером восемь
«Что наша жизнь? Игра!» – это о нем, Алимжане Тохтахунове, и то ли так звезды сошлись, то ли сказалось то, что будущий туз теневого мира родился в самый праздничный день года – 1 января (1949-го), но играл он буквально с пеленок. Сначала в футбол за «Пахтакор» и ЦСКА, где совсем юный Алик стал вскоре одним из администраторов и помогал прославленному Всеволоду Боброву, потом в карты с советскими подпольными Корейко: цеховиками, директорами комиссионок и овощных баз, – а также преуспевающими деятелями культуры и представителями криминального мира, но поистине всемирную славу ему принесла игра в «казаки-разбойники», вернее, в ее современную разновидность «мафию» – с полицией и спецслужбами Западной Европы и США.
Не сложно представить, как раздражал тамошних блюстителей закона этот женатый на итальянке узбек с израильским паспортом и по прозвищу Тайванчик – он же просто на нервах у них играл. Купил роскошную квартиру в парижском доме, где жили Кристиан Диор и Софи Лорен, устраивал дефиле для Валентина Юдашкина, опекал Аллу Пугачеву и травмированного хоккеиста Павла Буре, чартерными самолетами привозил на свой день рождения артистов… Еще и российские масс-медиа сыпали иностранным сыскарям соль на раны – например, помещая под фотографиями такие подписи: «Представители всех направлений нашей богатой культуры: от искусства – Вознесенский, от политики – Собчак, от братков – Тайванчик».
15 лет Алимжан Турсунович водил, по мнению западных борцов с организованной преступностью, их за нос и, даже став одним из главных фигурантов раздутого ФБР скандала о том, как «ужасная русская мафия» участвовала в распределении медалей у фигуристов (в парном катании и танцах на льду) на Олимпийских играх в Солт-Лейк-Сити, выскользнул у них из рук, остался, пусть и не без потерь, но победителем. Поэтому в 2003 году, когда, отсидев 10 месяцев в итальянской тюрьме и добившись признания своей невиновности у тамошней Фемиды, Алимжан вернулся в Москву, встречали его почти как героя.
Многим россиянам льстило, что хваленым Джеймсам Бондам Тайванчик показал затейливую фигуру из трех пальцев – для них этот немногословный человек был свой хотя бы потому, что за столько лет пребывания за границей не выучил ни одного иностранного языка (по его словам, из патриотических соображений). Зачлось Тохтахунову и то, что даже в телерепортаже с теннисного турнира «Ролан Гаррос», где у него были постоянные места в VIP-ложе, он агитировал голосовать за Ельцина, а позднее появился на людях в футболке с портретом Путина.
Из уст в уста передавали историю, как Тайванчик выиграл в казино Монте-Карло миллион (пусть и не долларов, а франков!), после чего принц Альбер запретил пускать его в игорные заведения княжества, о нем слагали не только легенды, но и – как высшее проявление народной любви! – анекдоты. Ну, например, такой: «Комиссар итальянской полиции читает протокол допроса Тайванчика: «…неумелые предприниматели, бизнесмены, политики по нашей рекомендации расстаются с фигурным катанием». Хм… Эй, Луиджи, ты уверен, что «отбросить коньки» переводится как «расстаться с фигурным катанием»?».
Судя по всему, страшилками про крутого мафиози, поставленного «смотрящим» в Европе, закордонные преследователи пугали российского обывателя напрасно, а когда Forbes включил Тайванчика в десятку самых разыскиваемых преступников мира под номером восемь, журнал подняли на смех даже бравые российские борцы с оргпреступностью. В частности, экс-министр внутренних дел России Владимир Рушайло и бывший глава российского бюро Интерпола генерал-майор МВД Владимир Овчинский в один голос заявили, что Тохтахунов – это суперкатала, картежник, игрок, который взял зарубежных коллег на понт, и, кстати, того же мнения придерживается и Кирилл Куликов, одно время возглавлявший Национальное бюро Интерпола в Украине… Что ж, как показывает опыт, люди, которые действительно грабят бюджет и отмывают миллиарды, в богемных тусовках не светятся – их фамилии вообще мало кто знает.
Сейчас предприниматель и меценат Тохтахунов играет исключительно в «Монополию», то есть в бизнес, и судя по тому, что в прошлом году налоговикам Одинцовского района пришлось взыскивать с него через суд налог на дачу в Подмосковье в 115 тысяч рублей, игра пока идет с переменным успехом. Впрочем, не сомневаюсь, что он просто ждет своего шанса, который наверняка не упустит, – кто-кто, а Алимжан всегда умел лучшим образом распорядиться козырями, посланными ему судьбой, – будь то детская дружба с личным тренером Ельцина, а ныне президентом Федерации тенниса России Шамилем Тарпищевым, с которым он вырос в одном дворе, или учеба в одном классе с будущим алюминиевым магнатом Михаилом Черным…
Уверен: Тохтахунов еще удивит – так же, как ошеломил многих в России и за ее пределами, написав автобиографическую книгу «Мой Шелковый путь», где изложена его собственная версия нашумевших заграничных событий. Как бы там ни было, сакраментальная фраза: «Господа, ваша карта бита» еще не прозвучала.
Автор: Дмитрий ГОРДОН, «Бульвар Гордона»
С президентом ФИФА Зеппом Блаттером и почетным президентом Российского футбольного союза Вячеславом Колосковым
«ОЛЕГ БЛОХИН БЫЛ У НАС ТРЕНЕРОМ»
– Алимжан, многие выдающиеся люди – наши общие друзья – неизменно называют вас фантастическим человеком, признаются, что с первой же минуты знакомства испытывают к вам отчетливое чувство симпатии. Как вы думаете, почему?
– Дима, спасибо, но говорить о себе сложно, да и со стороны виднее. Пускай лучше те, от кого вы это слышали, рассказывают о моих поступках, об отношении к друзьям, к близким – так, наверное, будет правильнее.
– Это родители учили вас жить так, чтобы потом за свои дела и поступки не было стыдно?
– Думаю, что и родители, конечно, но больше все-таки окружение. В детстве, кстати, я не только ходил в школу, но и играл в футбол – в то время почти вся молодежь посещала какие-то кружки, секции, и меня в основном спортивная среда воспитала, футбольная.
– Насколько я знаю, вы родились в Ташкенте, по национальности узбек, а почему же вас называют Тайванчиком?
– Футбольное прозвище – как Пеле, Гарринча: с детства ко мне прилипло.
– Вам оно нравится?
– В молодости вообще не обращал на это внимания, но сейчас-то уже повзрослел… Может, оно и не очень солидно звучит, по-детски как-то, но к нему я уже привык…
– Когда-то, говорят, вы очень хорошо играли в футбол, причем не где-нибудь – в дубле «Пахтакора», который в советское время был крепким середняком высшей лиги. Талантливых футболистов отбирали туда со всего Узбекистана, и не только – интересно там было?
С киевскими динамовцами Кахой Каладзе и Андреем Шевченко, игравшими за «Милан», Алимжан Турсунович подружился в Италии
– Конечно – в «Пахтакоре» все мое детство и юность прошли, там я дружил с Геннадием Красницким, Берадором Абдураимовым… В ту пору хорошие ребята в команде подобрались, и мы очень дружными были, все – как один кулак. Я в нападении действовал, любил забивать. И забивал!
– Сейчас на футбольное поле выходите?
– Выхожу, играю. Как когда-то – нападающим, и знаете, получается (смеется).
– В хорошем темпе выдержать матч можете?
– Ну, в данный момент ни в каком не смогу, потому что у меня лишний вес, но если месяца два-три подготовлюсь… Как говорят в футболе, мастерство не пропьешь.
– Футболисты сетуют обычно на травмы – Олег Блохин, в частности, мне говорил: «Если сейчас выйду на поле, оторвется спина». У вас таких проблем нет? Можете, если что, тряхнуть стариной?
– Ну, если потренироваться, чуть-чуть могу. Я же играл в прошлом году за сборную ветеранов СССР против сборной ветеранов «Спартака» – здесь, в Москве, проходил матч, и Олег Блохин был у нас тренером.
– Выиграли?
– Не помню, какой счет был: 4:4 или вроде того. Игра-то товарищеская, поэтому не победа в ней главное, а участие.
«В МИРЕ ВООБЩЕ ВСЕ ПОКУПАЕТСЯ»
– Футбол теперь лучше, чем был в ваше время?
С бразильскими футболистами, чемпионами мира 2002 года Кака и Дида
– Несравнимо лучше: другие скорости, техника – ну что вы, но и тогда он был интересный, красивый. Мы жили им, ему посвящали все свои помыслы – другого-то не видели. Это сегодня, когда смотрим, например, «Барселону», других мировых лидеров, понимаем: вот это мастерство, а тогда лучшими нам казались Стрельцов, Воронин, Красницкий…
– Нынешние и тренеры, и игроки говорят мне, что сейчас в футболе – практически во всем мире, кроме разве что Англии, – все покупается: так это или нет?
– Ну, не знаю… Наверное, так и есть, ведь, насколько мы видим, в мире вообще все покупается, и почему «кроме Англии»?
– И почему только в футболе?
– (Смеется). Вот именно!
– Когда вы играли, такие вещи практиковались?
– Очевидно, в мое время футбольные круги тоже были не безгрешны – какие-то подпольные договоренности, вероятно, случались.
– Многие игроки просто об этом не знали…
– Даже не догадывались, но это жизнь, и никуда от нее не уйдешь, поэтому стучать сейчас себя в грудь и отрицать наотрез: «Нет! Ничего подобного!» – тоже неправильно.
– Олег Петрович Базилевич, выдающийся советский футболист и впоследствии тренер, мой друг…
«Были деньги, а что с ними делать? Дачу не купишь, поэтому и тратил налево-направо…». Дагомыс, 1980 год
– …кстати, он тренировал «Пахтакор»…
– …рассказывал мне, что пережил в 79-м, когда в полном составе «Пахтакор» в авиакатастрофе разбился. Вы помните свои ощущения, когда узнали об этой трагедии?
– Когда мне об этом сказали, я даже не впал в шок – застыл в удивлении. Не понимал, как такое возможно, не мог, что называется, в ситуацию въехать. Потом только, через день, начал осознавать понемногу суть, и вот тогда стало не по себе, жутковато.
– На похоронах вы были?
– Нет, я же в Москве уже жил, а их привезли в Ташкент. Все это долго тянулось (останки 178 человек, среди которых были 17 игроков «Пахтакора», пришлось кремировать: в гробы положили по горстке пепла и кучке камней. – Д. Г.)… Я потом был на кладбище, где похоронили ребят, а сегодня у меня работает дочка Володи Федорова. Я же президент «Отечественного футбольного фонда», и там она мой секретарь, помощник.
– Помнится, Михаила Ана и Владимира Федорова считали восходящими звездами, в сборную СССР привлекали… Ребят, которые разбились тогда, вы знали?
– Конечно. (Печально). Хорошо знал.
– Сегодня, когда на трибуне сидите или смотрите футбол дома перед телевизором, что чувствуете?
– Ну что? Ностальгия бывает… Охота играть – хочется иной раз самому выйти и кого-то подправить. «Я, наверное, лучше бы по воротам пробил», – в сердцах порой думаю, но это эмоции – умом-то понимаю, что лучше вряд ли бы у меня получилось.
– Кто из нынешних форвардов мирового уровня играет на вашей позиции так, как хотелось бы вам?
– Как ни крути, а все равно Лионель Месси – сегодня, когда этого аргентинца видишь, подумать о ком-то другом невозможно.
– Как вы, бывший форвард, оцениваете игру Месси? Понимаете, за счет чего он на поле творит чудеса?
«Жажду игры нельзя вытравить, она должна иссякнуть сама – впрочем, картежник редко меняет профессию…»
– Трудно сказать. Наверное, таким уж родился.
– Рост у него, кстати, тоже небольшой – как у вас…
– Да, а бежит, как на коньках катается, всех по дороге обыгрывает. Ванька-встанька: упадет – никогда ни с кем не ругается: встанет и дальше играет. Это, конечно, гениальнейший футболист. Гениальнейший!
– Круче Пеле и Марадоны?
– Думаю, да. Я и Пеле видел на поле, и Марадону, лучшие их матчи смотрел, но Месси через раз такую игру показывает, как у них лучшая. Нет, всяко бывает: иногда его так зажмут – не вздохнуть: это ж футбол. Всегда ровно играть ты не сможешь, но все равно удивительная стабильность его отличает.
– За какую команду футбольную вы нынче болеете?
– Сказать конкретно, что за кого-то болею, нельзя – когда на матч с участием ЦСКА хожу, за армейцев переживаю, «Спартака» – за спартаковцев, в Киеве – за «Динамо», в Донецке, естественно, за «Шахтер». Друзья у меня везде, и против них болеть не могу – только за них.
– Вы, получается, конформист…
– Возможно (улыбается), и раз уж я президент «Отечественного футбольного фонда», отвечу вам так: болею за сборную России.
«ВАЖНО БЫЛО НЕ ТО, КАК СИЛЬНО ТЫ ИГРАЕШЬ, А ПЛАТИШЬ ЛИ ВОВРЕМЯ»
– Знающие вас люди говорили мне, что в карточной игре вы необычайно талантливы…
С Аллой Пугачевой в Париже, 1999 год
– …был!..
– …что никого, равного вам, в Советском Союзе по этой части не было…
– Ну, нет, это преувеличение – я знал картежников, которые в мастерстве мне не уступали. Просто не мелочился, играл по-крупному – видимо, из-за этого и слава пошла. Серьезные игроки собирались отдельно, своим кругом, потому что там, где большие деньги разыгрывались, друг другу все верили на слово.
– В советское время люди, которые умели классно в карты играть, были особо уважаемыми, считались элитой…
– Типа того, да.
– Вас сколько собиралось обычно – пятеро-шестеро?
– Да больше: человек по 30-40, причем важно было не то, как сильно ты играешь, а платишь ли вовремя. Это существенный был момент, потому что большие деньги разыгрывались на слово (ты же не можешь, допустим, 100 тысяч рублей с собою таскать), и самое главное, если сказал: «Долг я отдам завтра или послезавтра», должен принести все до копейки и в срок.
– Вы в преферанс играли?
– Во все подряд: у нас там свои игры были – всякие.
– Что нужно для того, чтобы стать карточным суперигроком, – прежде всего голова?
– Разумеется, голова светлой должна быть, а еще терпение необходимо и выдержка.
– Плюс, очевидно, готовность рискнуть, вера в свой фарт…
Али Хамраев, Алимжан Тохтахунов, Иосиф Кобзон, Марина Анисина, Анзори Аксентьев и Вячеслав Зайцев на одной из торжественных церемоний в Париже, 1999 год
– Все вместе, правильно.
– Вы помните, какой у вас в советское время был самый крупный выигрыш, скажем, за день?
– Честно говоря, нет, потому что на кону были разные суммы, и в сумме деньги порой набегали большие.
– Большие – это сколько?
– Ну, иногда собиралось тысяч 200-300, и когда средняя зарплата составляла 100-150 рублей…
– …в лучшем случае…
– …это бешеные, конечно же, были деньги. Впрочем, мы и проигрывали по столько – не только выигрывали.
– Когда крупно проигрывали, повеситься порой не хотелось?
– Тяжелые, неприятные моменты, может, случались, но так я не поступил бы. Понимал вот здесь (указывает на висок), что всего этого сильнее.
– Вы были парнем из обычной семьи: когда видели перед собой на столе такие суммы, с вами ничего не происходило: дрожь не била, пульс не учащался?
– Нет, ты просто к ним привыкаешь – к тому, что иной раз их приходится платить, отдавать. Когда проиграл, рассчитаться по карточному долгу, сдержать слово делом чести считалось – тем самым себя ты воспитывал, характер свой шлифовал.
– Были на вашей памяти люди, которые платить отказывались?
– И много – я даже знал таких, которые руки на себя накладывали из-за того, что не могли рассчитаться: это не единичный был случай.
София Ротару была и остается любимой певицей Алимжана Турсуновича (третий справа). София Михайловна с супругом Анатолием Евдокименко (крайний слева), близкими и друзьями, Батуми, середина 80-х
– Тех, кто не желал расставаться ни с деньгами, ни с жизнью, потом наказывали?
– Наказывали, но это уже были проблемы того, кому человек должен.
– Неоплаченный карточный долг – это же клеймо навечно…
– Ну, во-первых, появиться в нашем кругу человек тот уже не мог, а во-вторых, ему приходилось бегать от того, кому задолжал. Безусловно, за долги в то время не убивали, но, по крайней мере, стыдно ему было невыносимо.
– Тогда честное слово держать умели, а сейчас оно существует?
– Да откуда? Если бы существовало, я бы играл.
«СЕСТЬ ЗА СТОЛ С КЕМ ПОПАЛО, А ПОТОМ БЕГАТЬ ЗА НИМИ: «ДЕНЬГИ ДАВАЙ!» – КУДА ЭТО ГОДИТСЯ?»
– С картами вы завязали, потому что никому нельзя верить на слово?
– Конечно. Ну а как? Вот у меня казино появилось – люди приходили, играли в долг и денег потом не возвращали. Есть, конечно, и порядочные ребята, с которыми общаюсь, дружу, но, поскольку это мои близкие, играть с ними не могу. Просто же сесть за стол с кем попало, а потом бегать за ними: «Деньги давай!» – куда это годится? Почему, если я проиграю, платить обязан, а если выиграю, то, что мне причитается, получить не должен?
Из книги Алимжана Тохтахунова «Мой Шелковый путь».
«Ташкент отличался от Москвы многим, в том числе и традиционной азартностью – наверное, это особенность узбекской нации.
Я вырос в атмосфере азарта, и речь идет не о футболе, а о всевозможных других играх. С раннего детства я видел, как в парках, по разным углам собирались люди и играли в так называемые альчики – я подолгу наблюдал за ними со стороны: как входили они в раж, как возбуждались, спорили, ругались, ставили наличные деньги, – их взбудораженность перекидывалась и на меня. Я был еще мальчик, во многом не разбирался, но все впитывал, потому что это было мне интересно. Азартность была частью моей натуры – очевидно, эта черта характера и вовлекла меня в детстве в футбол: там ведь важна игра, важен успех, важно первенство.
Под жарким солнцем ЮАР, 1998 год
Подрастая, я не переставал присматриваться к азартным играм – каким-то необыкновенным образом их дух заполнял воздух Ташкента. Были у нас и петушиные бои, и собачьи, на бильярде играли только на деньги, в карты – тоже. Всюду существовали тотализаторы – разумеется, нелегальные, но многие делали ставки, а это означало, что подобное считалось вполне нормальным делом. О законности во время игры никто не думал – когда влюбленные целуются, они не задаются нелепым вопросом, можно ли это, а просто отдаются влечению. Так же и народ, предаваясь влечению, с головой окунался во всевозможные игры, – для каждого из нас азарт служил внутренним оправданием.
До какого-то времени я даже не догадывался, что игры, которыми занимались многие взрослые, не имели права (с точки зрения государства) на существование. Ну ставили деньги и ставили. Играли родственники, играли знакомые, играли приятели – при чем тут закон? О законе не думали, вопрос о законности игр был бы чем-то неуместным для людей, в традиционной жизни которых большинство азартных игр уходило корнями в глубокую древность.
Не скрою: мне тоже хотелось играть. Поначалу старшие приятели просто подпускали меня поближе, чтобы я мог наблюдать за игрой не через спины зевак, а вблизи, а потом разрешили попробовать, и потихонечку я втянулся. Каждый день не получалось, потому что для игры нужны деньги, но когда они появлялись, я старался присоединиться к играющим.
В процессе игры воспитывалась моя внимательность – одно из важнейших качеств, которые позволяют овладеть ситуацией и взять бразды правления в свои руки. Конечно же, поначалу проигрывал, и было обидно, особенно мальчику, который далеко еще не определился ни в своих желаниях, ни в силах, ни в намерениях, впрочем, проигрыши меня только закаляли, от них я крепчал как личность. Даже если в то время одалживал по игре (случались такие моменты, когда был совсем без денег), просто спрашивал: «Можно завтра отдам?», и мне отвечали: «Да» – так проверялась честность.
Не принеси я деньги в обещанный срок, меня никогда больше в игру бы не взяли: таковы правила. Честность, порядочность и обязательность шлифовались жесткими требованиями игрового сообщества. Может быть, слово «честность» не совсем уместно, когда речь об азартных играх идет, но слово «обязательность», пожалуй, вполне подходит – настоящий игрок должен быть обязателен, должен уметь держать слово.
Много позже эта привычка всюду и во всем быть точным пригодилась мне, когда я приехал в Германию. Там пунктуальность очень важна – например, если на пять минут на прием к врачу опоздаешь, тебя могут лишить очереди, и мне это нравилось, потому что я с детства жил в сообществе обязательных людей. Если обещал сделать – сделаю, если договорился приехать в такой-то час – не опаздываю (лучше раньше приеду и подожду, но никогда не опоздаю). Всегда удивляюсь, когда направляюсь на деловую встречу, почему люди опаздывают (иногда на полчаса!), ругаю их всех (иногда очень грубо): «Неужели вы раньше не можете выехать? Трудно разве заложить лишние 30 минут на дорогу? Уважения в вас нет никакого к чужому времени!». Сегодня, увы, в Москве весьма тяжело рассчитать время: ехать 40 минут, а выезжать приходится за полтора часа, а то и за два – пунктуальность обязывает.
…Итак, я понемногу втянулся и начал играть. Сначала это была дворовая игра, затем, когда денежка подворачивалась, играл в масштабах Ташкента, а уж когда приехал в Москву, – по-настоящему, серьезно.
В столицу я прибыл профессиональным картежником – футбол занимал только половину моего времени, поэтому своей должностью был доволен: успевал выполнять обязанности в ЦСКА, а потом, по ночам, ездил играть (не каждый, разумеется, день, потому что все-таки у меня работа была, но большие карточные игры старался не пропускать).
Квартира, где шла игра, называлась «катран»: на катранах собирались игроки со всего Советского Союза, и это было нечто вроде клуба. Милиция считала, что там находились только преступные элементы, но на самом деле игроки были разные – и актеры, и военные, и писатели, и доктора: играли в нарды, шахматы, карты, кости.
Таких квартир было много, но каждая соответствовала своему кругу, своему уровню. Наша компания была элитной и всесоюзного масштаба – сильные люди в нее входили, богатые. Это была, если так можно сказать, «высшая лига», но не стоит думать, что я попал туда сразу. Чтобы играть в «высшей лиге», нужно было не только владеть тонкостями карточной игры, но и зарекомендовать себя, порядочность свою доказать, а порядочность, как это ни странно звучит, определялась способностью выплачивать проигрыш. Никого не интересовало, как ты добудешь деньги, – важно было в срок расплатиться. Слово «честь» много в нашем кругу значило, а слово «фуфлыжник» было клеймом, от которого не отмоешься (сейчас ругаются – как помои льют, но такого тяжелого слова, как «фуфлыжник», нынче нет).
На большие суммы мы играли на слово: обещал отдать в конце месяца, значит, должен отдать. Как часы – до 12-ти ночи обязан принести, а не отдашь, стало быть, ты «фуфло» и цена твоему слову – три копейки. Если тебя назовут прилюдно фуфлом, никто не станет с тобой знаться: фуфло – это хуже проказы. С тебя даже проигранных денег требовать больше не станут, потому что с тобой не только дела иметь нельзя, но и просто обмолвиться словом позорно – никто и никогда не посмел бы общением с фуфлыжником себя замарать.
«Высшая лига» существовала по закону чести: игра для многих была смыслом жизни, и они готовы были покончить с собой, если у них ничего после проигрыша не осталось и нечем расплатиться. Такая ситуация для них – смертельный позор, и я знал несколько человек, проигравшихся и пришедших в такое отчаянье, что свели счеты с жизнью. Один, помню, повесился, другой вены вскрыл в ванной. Никто не пришел бы к ним «выколачивать» долг, но, не выплатив его в срок, они лишались права играть в «высшей лиге», а это равносильно смерти – не играть они уже не могли, а без игры жизнь теряла свой вкус.
Впрочем, это не означало, что выплату долга невозможно было отсрочить, – надо было только попросить об этом заранее, а не после истечения срока – после назначенной даты должник просто переставал существовать для всех.
Карточный мир – непростой, игра требует ума, внимания, а профессиональная игра – абсолютной самоотдачи. Во время игры я становился другим человеком – когда брался за карты, какие-то неведомые внутренние резервы мне открывались, обострялось не только зрение, мысль становилась молниеносной, поэтому удавалось и просчитывать ходы соперника, и следить за его руками, а виртуозность рук в картах – это важно, потому что руками можно мошенничать. Это причем не считалось нечестной игрой, ведь вам о возможности обмана известно, поэтому должны бдительно следить за соперником и не позволять ему «провернуть» комбинацию руками. Обман руками в картах, повторяю, никогда не считался нечестным – это как подсечка в борьбе, лишь один из приемов, из способов одолеть соперника.
Играли по-разному: например, можно было договариваться о том, как отдается проигрыш, – скажем, проигранные 100 тысяч можно было расписать на пять месяцев по 20 тысяч ежемесячно. Или же обещать выплатить все сразу, что всегда приятнее для победителя, но за «сразу» можно было требовать «игровую сладость», какой-нибудь «перевес» в игре, «шанс», «фору». Много было нюансов и комбинаций…
«Дай мне в игре первый заход», – канючил более слабый игрок, обещая выплатить проигрыш, не расписывая его на долгое время. «Дай первый бросок в костях»… «Дай фору в столько-то очков», – просили, если игра шла на очки.
Обычно договаривались о таких вещах до начала игры, но иногда условия могли поменяться во время нее: если кто-то начинал проигрывать, но не желал выходить из игры, и тогда я предлагал «расписать» выплату проигрыша на конкретные числа. Иногда люди выплачивали долг, но не могли, трезво оценивая свое материальное положение, играть дальше на том же уровне, и тогда из «высшей лиги» они уходили «вниз» – для любого игрока горькая ситуация.
Меня ничто не пугало, я рвался в бой, чтобы рано или поздно подняться на самый верх. Большинство матерых картежников было значительно старше меня, и поначалу они все надо мной насмехались. Для них я был молокосос, хоть и при деньгах – наверное, думали, что, испугавшись их уровня, проиграюсь и убегу, но я каждый раз приносил деньги, так что честность свою удалось доказать быстро. Для этого приходилось время от времени ездить на поездах – там обыгрывал пассажиров (азартных людей в поездах много, скука давит всех, а профессиональных игроков там почти не встретишь, поэтому выигрыши без малейшего труда мне давались). Промышлял я и в аэропортах, и на вокзалах – это не очень честная полоса в моей жизни, поскольку я заведомо был сильнее моих противников, лишь прикидывался простачком. Они же надеялись на легкий выигрыш, а в результате оставались с пустым кошельком.
Хорошо, что «вокзальная» эпопея тянулась недолго, – для меня, как для профессионала, никакого интереса она не представляла. Легко «наварить» крупную сумму – это одно, а участвовать в интересной, сложной и тонкой игре – совсем другое. Любой профессионал ценит мастерство и презирает дилетантизм. Дилетант – это не новичок и не ученик, это тот, кто осмеливается считать себя знатоком, в действительности ничего толком не зная. Дилетант имеет наглость тягаться с профессионалами, даже не утруждая себя вопросом: а что есть профессионализм? Дилетантов не любит никто – мыслят они примитивно и, ослепленные безграничным тщеславием, убеждены, что мир покорится им.
Мне хотелось играть в «высшей лиге», и хотя уже стал профессиональным картежником, до мастера было еще далеко. Меня обыгрывали, но я не сдавался, шлифовал свои навыки, они ждали, что я отступлюсь и уйду «вниз», но я проявлял упорство, и они впустили меня в свой круг.
Разумеется, по уровню я еще недотягивал до мастеров, но выработал свой способ, в котором мне помогала моя наблюдательность. Подавляющее большинство игроков «высшей лиги» играло легко, с юморком, подтрунивая друг над другом, похихикивая. Конечно, случались игры, где требовалась максимальная сосредоточенность, – тогда сам воздух в катране накалялся, но все-таки обычно царила атмосфера спокойствия.
Играли всюду. В городе был всегда основной катран, а вокруг него много мелких. Катраны различались по играм – кто в секу играл, кто в нарды, а в главный катран со всего Советского Союза съезжались, и играли там сутками. Одни приходили, другие уходили – очень редко бывало, что никого в катране не оставалось. Многие приезжие даже жили там, особенно проигравшиеся – ждали своей удачи, однако не стоит думать, что карточным полем была только Москва. Мы ездили по всем крупным городам страны, летом выбирались в Сочи и Ялту, иногда навещали Юрмалу.
Где бы ни состоялась игра, мы всегда ездили группами. Пройдет, например, слушок, что какой-то крупный игрок из Грузии едет в Сочи, – мы сразу туда собираемся. Были ведь легендарные игроки, на которых не просто посмотреть хотелось, но и помериться с ними силой – ради таких (мы говорили «под таких») ездили специально. Стоило им появиться где-то, вокруг тут же возникала игра – информация разносилась быстро.
По-крупному я играл в основном в гостиницах, где собирались настоящие игроки. Конечно, собираться нам не разрешали, поэтому играли нелегально. Снимали номер (это требовало связей, ведь в то время с гостиницами было нелегко), иногда два-три сразу, ходили из одного в другой, смотрели, идет там игра или нет, есть ли подходящие партнеры.
Разумеется, милиция покоя нам не давала – раз времяпрепровождение за картами считалось незаконным, за нами неусыпно следили, и когда игра шла в гостинице, видя наши хождения из номера в номер, горничные докладывали об этом по инстанциям. Я не хочу и не могу осуждать их, потому что контакт с милицией, как я понимаю, входил в их обязанности. Каждый должен выполнять свою работу – не сообщила бы горничная о подозрительном движении на своем этаже, ее могли бы с работы выгнать, а то еще и заклеймили бы в пособничестве «паразитирующим элементам», – словом, устроили бы очень неприятную жизнь.
Наверное, и в нашей собственной среде были стукачи, но я их не знаю, по именам никого назвать не смогу. Может, это и к лучшему – всегда неприятно обнаружить, что человек, которому ты доверял, интриговал, оказывается, за твоей спиной и тебя предавал.
Так или иначе, облавы случались регулярно, а если милицейский ураган проносился, никого не коснувшись, мы просто перебирались в другой номер и продолжали игру, потом опять снимали новый номер, опять…
Облавы устраивались примерно пару раз в месяц, иногда чаше. В милиции нас всех знали – милиция работала хорошо. Нас забирали, требовали объяснительные, проводили профилактические беседы, кому-то 15 суток давали (было такое почти безобидное наказание в советское время – 15 суток исправительных работ), у некоторых отнимали паспорта и отправляли на родину – ну а как еще заставить человека уехать домой? Нас считали «паразитами», и с точки зрения общепринятой морали и существовавшего закона мы таковыми и были, потому что вся страна просыпалась, как говорится, «по гудку» и дружно шла на работу – на заводы, в конторы, в министерства. Все что-то производили, а если и нет, то писали какие-то бумаги, следовательно, в той или иной форме участвовали в общественно полезном труде (какое странное и забытое теперь словосочетание – «общественно полезный труд»), с нетерпением дожидаясь окончания рабочего дня и надеясь, что не придется потом просидеть час-другой на партийном или профсоюзном собрании. Люди были не свободны распоряжаться своим временем – мы же, отдаваясь целиком своему главному делу, могли отдыхать, когда нам этого хотелось. Мы в русле общепринятых правил не жили – за это нас и наказывали.
В результате облав у меня дважды изымали паспорт, брали подписку о том, что в течение 72 часов я обязан покинуть Москву и отправиться по месту моей прописки. Прописан-то я был в Ташкенте, а в СССР строго соблюдался паспортный режим, поэтому приходилось лететь домой – только там, в отделении милиции, я мог получить паспорт обратно, а без паспорта человек – ничто.
Высылкой из Москвы власть пыталась устрашить нас или, по крайней мере, показать, что мы находимся у нее «под колпаком», а потому рано или поздно нас возьмут за горло. Статья об азартных играх существовала, но кого-нибудь под нее «подвести» в редких случаях удавалось, потому что обычно мы были без денег, что-либо доказать было трудно, а без доказательной базы ничего сделать нельзя. Сама по себе игра в карты не запрещалась, карты продавались в магазинах… Запрещалась игра на деньги, но милиция не в силах была доказать, что мы играли на деньги, – вот нас и «прорабатывали», учили уму-разуму, брали с нас слово больше этим не заниматься, и мы, конечно, обещали, что больше к азартным играм близко не подойдем. Смешно и грустно – они понимали нас, мы понимали их, и каждый при своем оставался.
На партнеров игроки никогда не показывали – мы же, несмотря на то что друг другу проигрывали и друг у друга выигрывали, были близки, зачастую дружили семьями, знали детей и жен, вместе праздновали дни рождения. Никто никому не завидовал, и вражды между нами не было.
Сегодня даже в большом спорте, наверное, отношений таких не увидишь: слишком сильна конкуренция. Победа означает нынче не просто золотую медаль – она втягивает спортсмена в спортивный бизнес. Взять хотя бы большой теннис: вне соревнований соперники обнимаются, целуются, а на турнирах (например, таких престижных, как Кубок Дэвиса) каждый за себя, каждый дерется по-звериному, с яростью. Мне кажется, что сегодня люди потеряли главное – дух партнерства.
Были среди нас настоящие партнеры, неформальные. К примеру, я был в чем-то силен, допустим, в шахматы играл лучше остальных, и вот кто-то вызвал меня на игру. Некоторые наверняка знали, что я выиграю, потому что среди собравшихся я – лучший, и тогда они просили взять их в партнеры: «Алик, можешь взять в долю, процентов на 10?». Я соглашался, потому что это были мои хорошие знакомые, и получалось, что мне порой доставалось от выигрыша лишь 20, 30, 40 процентов, а 60 раздавал друзьям.
Да, партнеры были друзьями, а друзья – партнерами: мы вместе работали. Я говорю «работали», потому что игра была работой и никогда не была отдыхом – слишком уж большие суммы на кон ставились. Иногда приходилось играть по три дня подряд, а это серьезно изматывало, но я никогда не хотел пропустить хорошей игры, момент, когда будут кого-то обыгрывать.
В то время игра в карты была выше большого спорта, однако общественное мнение ставило картежников в один ряд с преступниками. Желания кого-либо переубеждать у меня нет, но не могу не возразить: преступниками игроки не были. Да, у них крутились большие деньги, и если бы с игры нам позволяли платить налоги, мы бы их платили. По большому счету, это были законопослушные, благороднейшие ребята, но их затянула игра. Азартные люди никогда не переводились, азартные игры всегда существовали и будут существовать, и бороться против этого бессмысленно – надо лишь направить азарт в какое-то контролируемое русло.
К сожалению, играть советский закон не разрешал, а мы играли, следовательно, его нарушали. Именно это заставляло нас вести себя скрытно, уходить в подполье, но несправедливо записывать нас в преступники только из-за одного желания играть… Были, конечно, в нашей среде отдельные личности, которые имели серьезные судимости, но это не имело для нас значения – в основном меня окружали люди высочайшей порядочности.
Нас задерживали, штрафовали, ругали, требовали прекратить игру, однако это было выше наших сил. Жажду игры нельзя вытравить, она должна иссякнуть сама – впрочем, картежник редко меняет профессию, и многие доживают до старости, так от карточной напасти и не избавившись. Для некоторых карты хуже самой тяжкой болезни – почему же называть их преступниками?
У нас был один игрок, которого мы называли Капитан, потому что он был офицером Советской Армии и в нашу компанию попал, когда носил капитанские погоны. Потом он вырос до майора, до подполковника, и вот однажды – когда именно, точно не помню, – его забрали во время очередной облавы. Поскольку он был при погонах, милиция передала его военным, возможно, в военную прокуратуру. Бумаги по его задержанию отправили «наверх», нашего Капитана вызвали «на ковер» к начальству и устроили ему разнос по полной программе: мол, что же вы, товарищ офицер, вам же до выхода на пенсию самая малость осталась, а вы так себя позорите, с преступниками связались? Он им на это ответил: «Там, где я играю, люди честнее, чем здесь, у нас на службе. Там строго своих понятий держатся, там слово – это слово, а у вас тут одни пустобрехи. Я никого не опозорил, честь мундира не запятнал. Есть у меня слабость – игра, но это моя личная беда, работе она не помеха».
К нашим доводам, правда, даже если отдельные милиционеры нас понимали, прислушиваться не хотели, но люди – это одно, а закон – другое, и раз уж мы нарушали его, нас следовало наказывать.
«Я И В ТЮРЬМЕ ВСЕХ ОБЫГРЫВАЛ»
– Вы фильм «Катала» с Валерием Гаркалиным в главной роли смотрели?
– Конечно.
– Мне он показался классным и интересным, а, с точки зрения профессионала, правдиво изображено в нем все или нет?
– Моменты есть, а так… В кино очень сложно игру показать правдиво, даже невозможно, потому что сценарист и режиссер придумывают всякие уловки, хитрости, а там совсем другое. Игрок, когда садится за стол, не обязательно должен соперника обмануть или какие-то карты подсунуть кованные (то есть меченные. – Д. Г.), он по-другому может влиять – например, психологически. Хороший игрок должен ориентироваться по ходу игры, понимаете?
– Я хорошо помню советские реалии: тогда, даже если у тебя 500-1000 рублей завелись, потратить их было особенно некуда. Хочешь машину – стой в очереди годами, квартиру кооперативную – то же самое…
– …дачу не купишь – спросят сразу: «Откуда деньги? Где взял?»…
– Вы вот, допустим, выигрывали, а как этими деньгами пользовались?
– Поэтому-то и тратил налево-направо (смеется).
– Многие актеры, певцы, та же, например, София Михайловна Ротару, рассказывали мне, что вы были удивительно щедрым, и в полуголодное советское время, когда артистам платили копейки, в какой бы точке Союза с ними ни пересекались, обязательно накрывали им шикарные столы. (С Ротару Алимжан Турсунович познакомился в 1971 году в Ташкенте во время первого ее турне по стране. Алик, как Ротару его называет, каждый вечер арендовал огромный банкетный зал центральной гостиницы «Ташкент» и устраивал ужин в их честь. Больше никого в ресторан не пускали – только София, ее муж Анатолий и музыканты ансамбля. – Д. Г.). Приятно вам было слыть таким хлебосольным, гостеприимным, доставлять другим радость?
– Да, ну а как же? Были деньги, а что с ними, как вы говорите, делать? Вот и тратил, друзей угощал.
– На каком автомобиле вы тогда ездили?
– На «жигулях». У меня было много машин: несколько «жигулей», «волги» выигрывал. Ну а че, правда, на «волге» ездить боялся – где-то стояла. Все коллеги держали их в основном про запас – когда играешь, думаешь: а может, кто-нибудь, кто хочет машину, вместо денег возьмет.
– Квартира у вас тогда большая была?
– Ну, я же приезжий… Когда женился, у моей жены двухкомнатная была, потом мы ее на трехкомнатную обменяли, а со временем и на четырехкомнатную. Тогда же нельзя было пойти и просто купить: официально разменивали, что-то доплачивали, какие-то комбинации маклеры нам проворачивали… В конце 80-х у нас уже была нормальная, большая квартира на Фрунзенской набережной – место хорошее…
– В то время выбиваться из общего ряда, даже чуть-чуть высовываться было небезопасно – если окружающие видели, что человек много тратит, сразу же возникали вопросы. Из милиции к вам приходили, интересовались: «А расскажи-ка, на что ты живешь»?
– Милиция знала, что я в карты играю, и вопросы у органов ко мне, конечно же, были – я и сидел, собственно, за тунеядство. Ничего конкретного вменить мне в вину не могли – вот и решили хотя бы так прижать.
– Закон же играть в карты не запрещал?
– Просто в картишки перекинуться было можно, а вот на деньги нельзя. Поймать на этом они меня не могли – в наш круг только свои допускались люди, проверенные, – поэтому подвели под статью о тунеядстве.
– Ну так и Бродский, в конце концов, за тунеядство сидел, а потом, видите, Нобелевскую премию получил…
– Вот-вот (улыбается), а меня вместо премии главным мафиозником объявили. Все судимости, что у меня были, противозаконны, бросать меня за решетку власти не имели права. Моя жена в ту пору работала у композитора Тухманова помощником-секретарем и получала зарплату 500 рублей, а наша дочка Лола была маленькой, и за ней смотрел я. Кто-то в семье это должен делать, если супруга работает? Мы в суде объясняли: «Я за ребенком ухаживаю», – но все наши аргументы отскакивали, как горох от стенки. Если бы суд и впрямь был справедливым, меня посадить не смогли бы!
– Сколько вам дали за тунеядство лет?
– Год: по этой статье – максимум.
– Что вы почувствовали, когда переступили порог камеры и за спиной услышали лязг засовов?
– Ну, я, в общем-то, знал, что это такое, потому что, играя в карты, все-таки с разной общался публикой. Ну что – я понимал, что жить там надо уже по-тюремному. Какой смысл переживать теперь и терзаться вопросом: правильно со мной поступили – неправильно?
– Пришли вы туда, однако, уважаемым человеком? Все в курсе были, кто такой Тайванчик?
– Разумеется. Я еще всех там и обыграл.
– В тюрьме?
– Ну, а что? Во всех зонах, тюрьмах – везде играют.
– Тоже на деньги?
– Конечно.
– Вы, значит, нормально жили и там?
– Не сомневайтесь!
«В ЗОНЕ Я ДАВАЛ 200 ПРОЦЕНТОВ ПЛАНА»
– Тюремная администрация пыталась как-то заставить вас работать, сделать таким, как все?
– Ну, когда только в зону пришел, нечто подобное было… Там всех вновь прибывших начальник лагеря вызывал и спрашивал: «Какая профессия у тебя? Чем занимаешься?» – чтобы понять, в какой определить отряд. Мне он тот же вопрос задал. «Гражданин начальник, – ответил, – вы видите, за что я сижу? За тунеядство…
– …Какая работа? Какая профессия?..
– …и если на свободе я не работал, неужели в тюрьме начну?». – «Ну, хорошо, – он сказал, – определю тебя в сеточное хозяйство – прокрутишься».
– Сеточное хозяйство – это сетки плести?
– Ну да, под картошку, капусту – для овощных баз.
– Вы не плели, надеюсь?
– (Смеется). Каждый обязан был в месяц сдать 200 сеток, а чтобы купить их у шустриков, которые сверх плана плести успевали, надо было 20 рублей выложить. Я платил 40 рублей за 400 сеток и 200 процентов плана давал (смеется).
Из книги Алимжана Тохтахунова «Мой Шелковый путь».
«Примерно через полтора месяца состоялся суд, единственным свидетелем на котором выступила моя невеста Татьяна.
– Не понимаю, как можно судить человека только за то, что проживает он без прописки, – грустно говорила она, обращаясь к судье. – В чем же тут преступление? Мы с Аликом уже почти муж и жена, скоро должны пожениться, создать семью. Что теперь будет? Почему вы к нему так суровы?
Я по глазам судьи видел, что он рад бы сказать, что государству на самом деле плевать, где я прописан, и что оно, государство, в действительности раздражено лишь одним – моей карточной игрой и деньгами, в ней заработанными, однако произносить это вслух судья не мог.
– Мы поставлены, чтобы следить за соблюдением закона, – сухо ответил он Тане, – а закон в данном случае нарушен. Гражданин Тохтахунов проживал в Москве без прописки, дважды был уведомлен об этом официально и выслан из Москвы – теперь Уголовный кодекс предполагает более суровое наказание…
Из Ташкента на суд приехал старший тренер «Пахтакора» Вячеслав Дмитриевич Соловьев с письмом от коллектива, в котором была просьба отдать меня им на поруки. Горько и сладко было видеть этого замечательного человека в зале суда. Горько, потому что ему отказали, хотя письмо от футбольной команды высшей лиги могло приравниваться к ходатайству от республики, а сладко, потому что лестно, когда такой великий тренер оказывает тебе доверие, и уж не знаю, как все обернулось бы, если бы меня тогда отпустили. Пришлось бы, чтобы не подводить «Пахтакор», от карт отказываться, а ведь я бросать игру не хотел.
Так в 1972 году я впервые был осужден – не совершив ничего ужасного, а просто нарушив паспортный режим: мне дали год общего режима.
Из зала суда я вернулся в «Матросскую Тишину», но уже в другую камеру – теперь я был в числе осужденных. В общей сложности меня промурыжили в московской тюрьме три месяца: полтора до суда, потом еще полтора ждал этапа, и лишь после этого отправили на исправительные работы на стройку народного хозяйства в Коми АССР.
Вагоны, в которые нас загнали, насквозь пропахли грязными телами – густой запах пота не выветривался, несмотря на большие щели в стенах и постоянный сквозняк. Сутки или двое тряслись мы на нарах, припав к щелям и вглядываясь в проплывавший снаружи мир: замкнутое пространство давило на психику, но я успокаивал себя тем, что едем мы не на край света.
Когда поезд остановился и тяжелая дверь с грохотом откатилась, в вагон ворвался свежий ветер, донесся вкусный запах хвои.
– Выходи строиться!
Там, в Коми, нас расконвоировали, и я сразу почувствовал себя почти полноценным человеком – тюрьма с ее давящей смрадной духотой осталась позади и воспринималась теперь, как дурной сон, который никогда не вернется.
– Здесь пахнет волей, – сказал я.
– До воли еще далеко, браток, – послышалось за спиной. – Руки в кровь на этой стройке сотрем, пока воли дождемся.
Нас разместили в деревянных бараках и строительных вагончиках, однако по сравнению с «Матросской Тишиной» условия показались вполне сносными. Нам предстояло прокладывать газопровод, который назывался не то «Северное сияние», не то «Сияние Севера», – мы рубили для будущей трассы лес, какие-то компрессорные станции возводили, рыли землю…
– Эй, – услышал однажды я, – ты узбек?
– Узбек.
– Из Ташкента?
– Да.
– И я из Ташкента.
Передо мной стоял невысокий человек с растрепанной шевелюрой и широко улыбался.
– Рад земляка видеть, – воскликнул он и протянул для пожатия руку.
Узнав, что определили меня на лесоповал, сразу к начальнику участка отвел.
– Пак, познакомься, это земляк мой – надо ему полегче работу найти.
Начальником участка был кореец – поглядев на меня оценивающе, Пак кивнул.
– Будешь в моей бригаде, – постановил он.
– А что делать? – спросил я.
– Природой любоваться, – засмеялся Пак.
Время шло, работа меня не утомляла, но однообразие все-таки тяготило – очень хотелось вырваться с территории стройки, но я понимал, что это невозможно.
– Почему невозможно? – улыбнулся Пак, когда я заговорил об этом однажды за ужином. – Давай представлю тебя коменданту: мы в хороших с ним отношениях. Объясни ему, что тебя чуть ли не со свадьбы вырвали, семья из-за этого гибнет, попроси отпустить повидать невесту.
– И отпустит?
– Может, и отпустит…
Комендант оказался отзывчивым мужиком.
– Ничто человеческое нам не чуждо, – сказал он. У него было худое лицо, крупный нос, кривые мелкие зубы и хитрые глаза, в которых, казалось, скрывался свет всех человеческих пороков и добродетелей одновременно. – Невесту, естественно, повидать надо. Ты парень молодой, тебе без этого нельзя – можно и отпустить…
– Правда? – с недоверием произнес я, а сердце уже учащенно билось, почуяв дорогу домой.
– Можно и отпустить, – повторил он, – но, конечно, не просто так. Не на прогулку – по работе поедешь, в командировку. Выпишу тебе маршрутный лист, завтра Пак подготовит список. Нам надобно краску раздобыть кой-какую и еще всякую мелочь – справишься? Москву хорошо знаешь?
– Справлюсь.
Так, с командировочным листком в кармане, я прикатил в Москву и в первый же вечер направился в бильярдную, что в парке Горького. Там собирались сливки бильярдного общества, асы-игроки с громкими именами: беседуя с ними, в жизни не подумаешь, что они картежники, – интеллигентные, начитанные люди, умевшие в разговоре ненавязчиво ввернуть цитату из Пушкина или Достоевского.
Я был совсем молодой, всего 23 года, далекий еще от культуры, и все же они говорили со мной как с равным, и мне это льстило. Чего стоил один только старик Мойта – он играл с самим Маяковским! Ежедневно в бильярдную приходили два умнейших и благороднейших человека – Федор Алексеевич и Борис Моисеевич, к которым все обращались только по имени-отчеству и фамилий которых я никогда не слышал. Эти двое всегда одевались со вкусом, выглядели элегантно, вели себя с достоинством. Федор Алексеевич был княжеских кровей, высокий, эффектный: на здоровье он никогда не жаловался, а умер на лестничной клетке, поднимаясь к себе в квартиру, – присел отдышаться, и… сердце остановилось…
Едва я вошел в прокуренное помещение бильярдной, меня обступили со всех сторон, забросали вопросами, предлагали помощь, совали в карман кто сотню, кто 200 рублей.
– С освобождением тебя, Алик! – смеялись они. – Приоденься, а то поистаскался ты что-то.
Сначала я себе купил хорошие вещи, а потом поспешил на авторынок, где достал краску и все прочее, что было указано в списке. Пять дней в столице вернули мне бодрость духа, и в Коми я возвратился заметно посвежевшим.
– Вижу, на пользу тебе поездка, – отметил комендант.
– A это вам в подарок, – сказал я, поставив на стол ящик баночного пива и положив несколько батонов копченой колбасы. Все это я приобрел в валютной «Березке», куда даже из москвичей мало кто мог попасть, а уж строители из дремучей Коми АССР про сеть магазинов «не для всех» и слыхом не слыхивали. – Спасибо вам за вашу доброту.
– Ну ты даешь! – комендант оторопело разглядывал диковинные продукты.
После этого случая начальство перевело меня на должность снабженца – еще раза четыре я выбирался в Москву, обязательно возвращаясь оттуда с гостинцами.
– Алик, – заговорил комендант однажды вечером, густо пыхтя папиросой, – хочу с тобой побеседовать.
– Что-то случилось?
– Случилось одно: ты попал в эту дыру, а тебе здесь не место.
– Кому же тут место? – хмыкнул я.
– Люди разные есть: некоторым только тут и место, но ты для другой создан жизни.
– Ничего не поделаешь, – пожал я плечами. – Так уж вышло – попал сюда. Спасибо, что вы по-человечески ко мне отнеслись.
– Парень ты хороший, нравишься мне, и широта твоя по сердцу, только здесь твоей широты никто не поймет.
– А где поймут?
– Где-нибудь и поймут, но не здесь – тебе уходить надо. – Он помусолил губами размокший кончик папиросы.
– Легко сказать, – усмехнулся я.
– Хочешь хороший совет?
– Хороший совет никому не помешает.
– Поезжай в Ташкент, ложись в больницу, оттуда в конце срока приедешь, и мы отдадим тебе паспорт.
– И все?
– И все.
– А как же мне в Ташкент отлучиться?
– Напишешь заявление, что по семейным обстоятельствам надо уехать, и я дам тебе открепление.
Я последовал его совету и через несколько дней «по семейным обстоятельствам» уехал в Ташкент. Там лег в больницу, телеграмму и справку коменданту отправил, а когда срок закончился, прилетел в Коми, забрал паспорт, и на этом моя эпопея на стройке газопровода завершилась».
«СААКАШВИЛИ ВОРОВ В ЗАКОНЕ УНИЗИТЬ ПЫТАЕТСЯ»
– Это правда, что в западных тюрьмах авторитетные люди наравне со всеми работают?
– Там почему-то трудиться престижно, а у нас нет. Сроки на Западе по 10-15 лет, а то и три пожизненных, пять пожизненных, 17 пожизненных – ну что им еще делать? Скучно сложа руки сидеть, а так они заняты и деньги еще зарабатывают. В Италии пожизненники рисуют и продают свои картины – зарисовки тюремной жизни.
– Президент Грузии Саакашвили, который мощную кампанию против воров развернул, мне сказал: «Раньше, когда глава грузинской мафии прилетал из Барселоны, в аэропорту его встречал лично министр внутренних дел с эскортом, а сейчас воры в законе в подвалах сидят и чистят свои камеры. Где это видано, чтобы вор в законе половую тряпку брал в руки, но у нас берут, и еще как!»…
– Так он их унизить пытается, но если в камере 10 человек сидят, значит, у них обязательно есть какой-то дежурный, и они там по очереди моют и убирают – правильно? Если среди них есть вор в законе, в авторитете, остальные знают, кто он такой. Конечно, вор скажет: «Парень, я тебе лишнюю пайку дам или покурить, или еще чего-то такое – убери за меня». Сам он ни веник, ни тряпку в руки не возьмет – это бред какой-то. Вор в законе (а грузинских среди них большинство), чтобы власти потрафить, от принципов своих не откажется.
– За границей, интересно, подобная каста имеется?
– Наверное. Существуют же у них свои мафии, свои преступные кланы.
– Кого ни спрошу, о вас отзываются как о человеке с большой буквы, а в газетах приходится иногда читать, что вы лидер российских авторитетов…
– …есть такое, да…
– …наместник русской мафии в Европе…
– …что наркотики продаю, оружие…
– …только подводными лодками еще не торгуете…
– Чего только мне не приписывают, но нигде ни одного факта не привели – ну ни одного! Говорят только, и все…
– Задам вам тогда вопрос в лоб: вы босс мафии или нет?
– Да конечно же, нет! Какой «мафиозо»? Я бизнесмен!
«ЕСЛИ БЫ МЕНЯ ИНТЕРПОЛ РАЗЫСКИВАЛ, ДАВНО БЫ УЖЕ, НАВЕРНОЕ, АРЕСТОВАЛИ»
– В 2002 году на Западе раздули громкий скандал вокруг турнира фигуристов на зимней Олимпиаде в Солт-Лейк-Сити. Вас, в частности, обвинили в подтасовке ее результатов: якобы вы воздействовали на французского судью Мари-Рен Ле Гунь, чтобы она дала первое место российской паре – Елене Бережной и Антону Сихарулидзе, за что, в свою очередь, российский судья должен был отдать предпочтение французской паре в спортивных танцах – Марине Анисиной и Гвендалю Пейзере. Каким же, простите, образом на судей в фигурном катании можно воздействовать?
– А вот спросите тех, кто это придумал! Как мог я воздействовать, если меня даже там не было и тем более ни на одном иностранном языке не говорю? Где в то время я был? Сидел на пляже в Италии, а кто действительно на той Олимпиаде давление на судей оказывал, так это американцы. Им нужен был скандал, чтобы отвлечь внимание от своих делишек, – вот они все и придумали, голословно обвинили меня в том, что кого-то я подкупил. Пусть скажут, где, когда и в какой момент! Я сто раз говорил, что не виновен, требовал: «Доказательства предъявите!», а они отвечают: «У нас есть», но ничего не дают.
– В целом ряде стран созданы отделы по борьбе с русской мафией…
– На них уже мода прошла. Эта эпидемия в 90-х годах была, когда развалился Советский Союз.
– Везде русскую мафию искали усиленно, которую найти, очевидно, особенно трудно…
– Думаю, наши же правоохранительные органы и подсказали коллегам западным: «К вам сейчас наши мафиози поедут…
– …ждите!»…
– Типа того, хотя ни одного мафиозника сами не знали. Скажу больше: их всех приглашали туда консультантами – вот они, чтобы выехать, и кошмарили Запад.
– Существует точка зрения, что в этих отделах по борьбе с русской преступностью сильно раздули штаты, и, чтобы и дальше тянуть из бюджетов своих стран деньги, «борцы» пугали обывателя всякими страшилками…
– Естественно, так и было, а вот русской мафии не было, и когда этих «консультантов» российских спрашивали: «А кто у вас мафия?», они показывали на таких людей, как я. Западные спецслужбы следят-следят, смотрят-смотрят – никакого криминала нет. Вроде бы образ жизни – да, он у нас русский, яркий, открытый, разгуливаем туда-сюда (понимаете, о чем я?), а ничего такого, что их конкретно интересует, нет.
– Вам, однако, такое внимание к своей персоне было приятно?
– Да нет – удивлялся, что они за мной так следят.
– Вы чувствовали при этом, что вас «пасут», что телефоны ваши прослушивают?
– Конечно. Я же все видел: они нахально за мной ходили, а когда я смотрел в их сторону, за тоненький столбик прятались – специально себя показывали.
– Это в Италии было?
– И во Франции тоже, только не знаю, кто слежку вел. Они же так ничего и не выходили, поэтому фигурное катание и придумали. Арестовали – вы же знаете…
– …и ничего в результате не доказали…
– Нет.
– Сегодня, в частности, в Украине пишут, что вас разыскивает Интерпол: ответьте, пожалуйста, это так?
– Если бы Интерпол разыскивал, наверное, меня давно бы уже арестовали, но я обращаюсь в Министерство внутренних дел России: разберитесь с моими делами и дайте ответ, на каком я положении, почему мной интересуется Интерпол?
– Как вы думаете, кому это нужно? Кто за этим стоит?
– Ну, хотя бы вашей оппозиции украинской… Я вот недавно дал журналу GQ интервью и сказал там дословно, что «ездил в Украину, потому что пришел Янукович. Вследствие этого отношения Украины с Россией наладились, и поэтому…», но эти слова вычеркнули, и получилось: «Ездил потому, что Янукович пришел».
– Вы из-за этого переживаете?
– Ну, неприятно, конечно… Если знаешь, что чернят тебя попусту, что клеймо вешают, кому это понравится?
– Поднятая вокруг вашего имени шумиха не означает, что вы не сможете больше приехать, например, в Киев?
– Мне не запрещено туда ездить – как и в любой другой город Украины.
– Скажите, пожалуйста, а в Москве какого-то повышенного внимания к себе вы не чувствуете? Нет слежки, прослушивания?
– Я сегодня в Москве человек уважаемый и публичный: занимаюсь общественной деятельностью, многим помогаю, благотворительные акции провожу. Мой «Отечественный футбольный фонд» помогает инвалидам, ветеранам-спортсменам, организовывает турниры по футболу для детей и юношей, но сам об этом говорить не люблю – лучше другие пусть скажут. Вдобавок меня часто по телевизору показывают, я хожу на всякие тусовки или мероприятия, и если бы что-то не так было, наверное же, вел бы себя иначе.
Киев – Москва – Киев
Беседовал Дмитрий ГОРДОН, «Бульвар Гордона»
