Летом 1906 года, Московский окружной суд вынес приговор по делу рабочего Николая Михалина, обвиненного в нанесении смертельных телесных повреждений профессиональному революционеру Николаю Бауману. С тех пор в подпольной большевистской, а затем и в официальной советской литературе укоренилась версия о Баумане как о «жертве черносотенцев и агентов охранки». Хотя приговоренный к полутора годам тюрьмы Михалин не был ни тем, ни другим. А нескрываемая и даже всячески подчеркиваемая им (в частности, на суде) нелюбовь к «бунтовщикам», в том числе и к «крамольникам-скубентам», была свойственна всему московскому простонародью. Особенно той его части, которую по сложившейся традиции, принято именовать «охотнорядцами».
«АКАДЕМИКИ» ПРОТИВ «ЛОСКУТНИКОВ»
В большинстве крупных европейских городов храмы науки и храмы торговли традиционно разделяла пропасть – не только в переносном смысле, но и в самом прямом, географическом. В Москве же все было с точностью до наоборот: исторические центры московской «коммерции» и просвещения возникли в одном районе, вокруг Кремля. Богатые, шумные торги с незапамятных времен шли на Красной, Лубянской и Новой площадях. А в 1667 гг. по соседству, в Заиконоспасском монастыре, что на Никольской улице, открылась Славяно-греко-латинская академия – первое высшее учебное заведение в России. Там, кстати, постигал азы науки Михайло Ломоносов, будущий основатель Московского университета.
Располагался университет в непосредственной близости как от Академии, так и от крупнейших торговых точек города, — сначала в здании Главной аптеки на Красной площади, на месте нынешнего Исторического музея, а затем на Моховой. Подобное соседство не могло не сказаться на нравах, царивших среди «студиозусов», в частности, на их досуге.
Одним из любимых развлечений будущих «Платонов и быстрых разумом Невтонов» с Моховой были … кулачные бои со своими «коллегами» с Никольской. Зимой они проводились на берегу Неглинки, между Кутафьей и Троицкой башнями Кремля, а летом – у стен Заиконоспасского монастыря. Студенты университета, среди которых было тогда много простолюдинов, часто объединялись для кулачных боев против «академиков» с торговцами сукном (так называемыми «лоскутниками») из лавок соседнего Охотного ряда. И обычно они одолевали соперников с Никольской улицы.
В самом конце XVIII века кулачные бои были официально запрещены в университете: эта забава считалась «простонародной», а среди студентов к тому времени большинство составляли представители дворянской молодежи. Впрочем, запрет не был полным: «махаться» не возбранялось ученикам университетской гимназии. Традиция кулачных боев сохранилась и после того как гимназия была превращена в Дворянский благородный пансион, а на месте старых корпусов Славяно-греко-латинской академии было построено здание Заиконоспасского духовного училища (само это учебное заведение, преобразованное в Московскую Духовную Академию, было переведено в Троице-Сергиеву Лавру). Учившиеся там отпрыски лиц духовного звания свято блюли традиции своих предшественников-«академиков». Об этом, в частности, живо повествует в своих воспоминаниях один из выпускников училища, Н. П. Розанов:
«…Часов в 10 вечера после молитвы «на сон грядущий» было принято ходить в Александровский сад для кулачных боев с воспитанниками Дворянского пансиона. Те наступали на нас толпой с бранными выкриками: «Аллилуйя с маслом!» и «Кутья прокислая!» (кутья – каша с изюмом, которую по православным обычаям ели на поминках – М.Т.). В ответ наши бурсаки кричали им: «Красная говядина!», имея в виду красные воротники курток пансионеров. В схватках наши чаще оказывались победителями, ибо в старших классах училища в ту пору было несколько 18-19-летних оболтусов, сидевших по нескольку лет в одном классе».
Охотнорядцы в тех драках уже практически не участвовали: большинство из них с превеликим трудом смогли поправить свои дела (если вообще смогли) после войны 1812 года, а затем и случившейся через 18 лет холерной эпидемии. Кроме того, после войны 1812 г. отношение к студентам в обществе заметно изменилось к лучшему. Многие учащиеся Московского университета, в их числе – автор «Горя от ума» Александр Грибоедов и будущий декабрист Никита Муравьев вступили в армию добровольцами, другие ухаживали за ранеными, помогали восстанавливать город после пожара. Все это снискало им большую признательность и уважение москвичей, не исключая охотнорядцев. Наконец, отношения студентов и торговцев еще не были испорчены «большой политикой». Впрочем, чему быть – того не миновать…
«БИТВА ПОД ДРЕЗДЕНОМ»
Время шло, и к началу 1860-х гг., после тридцати лет правления Николая I, над Россией задули ветры перемен. Студенты, с восторгом встретив отмену крепостного права, надеялись на пересмотр и «пропитанного казарменным духом» университетского устава 1835 года. Однако этого не произошло, зато в мае 1861 г. были запрещены любые студенческие сходки и объединения, а также введена обязательная, и весьма высокая, плата за обучение. Тем самым доступ в университеты «кухаркиным детям» был наглухо перекрыт.
В ответ начались волнения студентов Санкт-Петербургского университета. Питерцев почти сразу же поддержали москвичи, 11 октября 1861 года направив к попечителю Московского учебного округа генералу Н. П. Исакову четверых «ходоков» с петицией протеста. Генерал любезно побеседовал со студентами, но следующей же ночью все податели этого письма были арестованы.
Наутро, 12 октября, 750 студентов попытались провести, говоря современным языком, несанкционированный митинг возле дома на Тверской, 13. Однако на дальних подступах к резиденции Московского генерал-губернатора (эту должность занимал тогда П. А. Тучков) манифестантов встретили конные жандармы, быстро рассеявшие толпу. Впрочем, особых проблем со студентами у стражей порядка не возникло: немалую часть работы за них проделали … охотнорядцы. Взбудораженные специально распускаемыми слухами («студенты – смутьяны, хотят зарезать генерал-губернатора и вместе с помещиками отнять у крестьян волю»), торговцы здорово намяли бока «скубентам», спасавшимся бегством от жандармов вниз по Тверской.
После того побоища, прозванного современниками «битвой под Дрезденом» (по названию ближайшей гостиницы) около 300 студентов провели ночь в околотках, а распоясавшиеся охотнорядцы еще долго били людей в мундирах учебных заведений (очкариков и прочих, похожих на интеллигентов) не только на Тверской, но и на Никитской, и на Дмитровке.
39 студентов-активистов провели под арестом несколько недель, 14 из них были вскоре отчислены из Университета, а четверо попали под суд за распространение нелегальной литературы. Забегая немного вперед, скажем, что все эти жертвы были не напрасны: в июне 1862 г. был принят новый, куда более либеральный, университетский устав. Ну, а охотнорядцам, как верным слугам батюшки-Царя, все сошло с рук.
«ВЫ ЖЕРТВОЮ ПАЛИ…»
Демократизация «внутреннего распорядка» в университетах, как и общественной жизни в стране в целом, привела к заметному возрастанию политической активности студентов. А значит – и к увеличению числа «пострадавших за политику». Многие оппозиционно настроенные учащиеся отправлялись в ссылку, а то и на каторгу. Чаще всего они держали свой путь в Сибирь-Матушку через Первопрестольную. Студенты-москвичи встречали прибывающие в город этапы, пытались передать «несчастненьким», как в дореволюционной России именовали арестантов, хлеб, махорку и водку, всячески выражали им свою солидарность и поддержку.
Нередко подобные встречи принимали характер политических манифестаций. Так произошло, например, 3 апреля 1878 года, когда в Москву прибыла группа ссыльных бывших студентов из Киева, среди которых были будущий академик, химик А. Н. Бах и боевик-народоволец Г. Д. Гольденберг. Все они, числом в 30 человек, отправились в места не столь отдаленные по подозрению в причастности к покушению на киевского прокурора Котляревского. С вокзала киевлян повезли в закрытых каретах в пересыльную тюрьму в Колымажном дворе на Волхонке — туда, где позже было построено здание Музея изящных искусств. Недалеко от университета арестантов встретили студенты с цветами, а тех, в свою очередь, охотнорядцы с дубинками и крючьями…
В те дни все русское общество буквально бурлило: незадолго до описываемых событий, 31 марта 1878 года, суд присяжных вынес оправдательный приговор Вере Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова. На выходе из здания суда «революционерке»-террористке устроили овацию студенты питерского университета, их коллеги из Белокаменной так же бурно выражали свой восторг по поводу решения присяжных. Это, в свою очередь, вызвало большую злобу у охотнорядцев, отличавшихся верноподданническими чувствами и, следовательно, большой нелюбовью к «шибко грамотным крамольникам». Которые, к тому же, в дни проводимых ими демонстраций вынуждали торговцев закрывать свои лавки, лишая их «законной» прибыли. В общем, копившееся в эти дни напряжение обернулось трагедией в день встречи студентами Московского университета своих направлявшихся в ссылку товарищей из Киева. Охотнорядцы били студентов долго и жестоко. В результате пристав местного полицейского участка Бернев был уволен со службы за «непринятие мер». А будущий народоволец Петр Поливанов многие годы спустя, вспоминая тот день, каждый раз повторял: «Пусть лучше меня повесят, лишь бы так не били».
С того времени слово «охотнорядец» стало в русском языке синонимом жестокого малограмотного мракобеса и погромщика, преданного «власть предержащим». В этом значении его часто использовал М. Е. Салтыков-Щедрин. Правда, представители консервативного направления русской общественной мысли, например, издатель крупнейшей тогда газеты «Московские ведомости» М. Н. Катков, расценили события 3 апреля как «выражение здравых чувств народной массы».
Не остался в стороне от тех событий и Ф. М. Достоевский. После бойни в Охотном ряду он получил письмо от 18- летнего московского студента-филолога Петра Милюкова, ставшего через 30 лет лидером ведущей в России либеральной партии конституционных демократов («кадетов»). На вопрос: «В чем мы, студенты, виноваты в случившемся?» Достоевский ответил: «Вы не виноваты, но виновато общество, к которому вы принадлежите. Разрывая с «ложью» этого общества, вы обращаетесь не к русскому народу, с его смирением и православием, в котором все наше спасение, а к Европе…»
«КОШАЧЬИ КОНЦЕРТЫ», ИЛИ С КАМНЯМИ ПРОТИВ НАГАЕК
Авторитет Достоевского для тогдашних студентов был, можно сказать, непререкаем. Зато с «реакционером» Катковым они посчитались при первом же удобном случае. Таковым стало принятие нового университетского устава в октябре 1884 года, резко ограничившего прежнюю автономию вузов.
Вечером 2 октября студенты университета, Сельскохозяйственной академии и Высшего технического училища (позднее МВТУ им. Баумана) учинили «кошачий концерт» возле редакции «Московских ведомостей» на Страстном бульваре и побили стекла в квартире главного редактора газеты, бывшего одним из инициаторов принятия нового «реакционного» устава.
Дальнейшее происходило по известному сценарию: толпа в несколько сотен студентов встретила полицию камнями и палками, но была рассеяна сотней казаков 1-го Донского полка. В тот вечер в Бутырскую тюрьму попало 150 участников «анти-Катковской демонстрации». Остальные пытались уйти переулками к Бронным улицам, где их ловили и били охотнорядцы.
Стычками с «верноподданными мракобесами» заканчивалась едва ли не каждая уличная акция студентов. Особо крупные потасовки произошли, в частности, 24 ноября 1887 г. и 23 февраля 1901 г. В последнем случае избитых охотнорядцами студентов задерживала полиция и отправляла в Манеж, превращенный во временный «обезьянник». Кстати, в тот день там оказалось много посторонней публики, в основном кухарок из господских домов, ничего не знавших о происходящем в центре Москвы и как ни в чем не бывало отправившихся за снедью в Охотный ряд. Те события, кстати, хорошо описаны у Владимира Гиляровского.
«НЕЧАЯННО ПРИГРЕТЫЙ СЛАВОЙ»
Случай поквитаться с охотнорядцами представился студентам осенью 1905 года. В те дни боевые дружины революционеров, состоявшие преимущественно из рабочей и учащейся молодежи, пытались пресечь любую торговлю продуктами питания по всей Москве. Спровоцированный таким образом «дефицит всего» должен был, по замыслу вождей революции, подстегнуть «политическую активность масс» и, в конечном счете, вынудить власти пойти на уступки трудящимся.
15 октября группа вооруженных студентов-боевиков наведалась сначала в любимый охотнорядцами трактир Рогова в Георгиевском переулке, а затем и собственно в лавки и лабазы, требуя прекратить торговлю. Однако револьверы и самодельные бомбы студентам не помогли: охотнорядцы их (в который уже раз) сильно побили и загнали за университетскую ограду. В левых газетах этот эпизод назвали «дикой расправой охотнорядцев над беззащитной публикой»…
17 октября 1905 года Николай II подписал Манифест о гражданских свободах и учреждении Государственной Думы. Студенты Московского университета отметили это событие шумным митингом под охраной дружинников, уже не прятавших свое оружие. Подошедшие к зданию на Моховой охотнорядцы постояли, ничего не предпринимая, у ограды и ушли восвояси.
Главные события следующего дня развернулись уже не на Моховой, а на Немецкой улице, где в здании Технического училища обосновался Московский комитет РСДРП во главе с Николаем Бауманом. Подобно современным «авторитетам», к 32 годам большевик Бауман имел за плечами всего 2 года трудового стажа врача-ветеринара. Зато в тюрьмах Петербурга, Киева и Москвы он провел почти 5 лет. В перерывах между отсидками Бауман (он же «Грач», он же «дядя Коля») контрабандой ввозил в страну оружие и нелегальную литературу для большевистского подполья. За это он снова оказался на нарах, на этот раз – в Таганской тюрьме, где, как вспоминал один из его сокамерников, «…покорил сердца уголовников, став самым популярным и авторитетным человеком среди «отверженных»…
10 октября 1905 г. Бауман вышел на свободу под залог, а 8 дней спустя председательствовал на заседании большевистского «горкома» в Училище, названном впоследствии его именем, где предложил силой освободить заключенных той самой тюрьмы, откуда он сам вышел неделю назад. Студенты с восторгом поддержали эту идею и двинулись к Садовому кольцу по Немецкой улице. Сам Николай Эрнестович ехал на извозчичьей пролетке с укрепленным на ней красным транспарантом с надписью «Долой царя». Как только экипаж миновал Денисовский переулок, из ворот ткацкой фабрики Щаповых (ныне дом № 58 по Бауманской улице) выскочил комендант фабричного общежития (в тогдашней терминологии – хожалый) 26-летний Николай Михалин.
Уже позднее, давая показания на следствии, «хожалый» объяснил свои действия тем, что не смог стерпеть «крамолы против батюшки-царя» и пытался вырвать у Баумана флаг. Дальнейшие события свидетели-студенты, с одной стороны, и фабричные рабочие – с другой, описывали по-разному. По версии революционеров, Михалин ударил Баумана прихваченным со двора фабрики куском железной трубы, а затем, не дав ему убежать, забил его, уже лежащего и неспособного сопротивляться, насмерть.
По версии работников фабрики, Бауман стрелял в Михалина из револьвера, затем пустился бежать, но был сбит с ног отважным комендантом-хожалым. Когда же на помощь своему «вождю» бросились вооруженные соратники, Михалин убежал от них на фабричный двор, а затем сам явился с повинной.
Тело Баумана отнесли обратно в училище, и местный врач констатировал смерть в результате трех проникающих ранений черепа. Возбужденные студенты отказались выдать труп для судебного вскрытия, которое могло бы дать ответы на ряд вопросов. В частности, стрелял ли Бауман в Михалина? Были ли все три его смертельные раны нанесены одним и тем же орудием, причем именно куском трубы (а другого оружия у Михалина не было)?
Последний вопрос далеко не случаен. Задолго до описываемых событий, в конце 1903 года, перед возвращением в Россию из Женевы Бауман сильно повздорил с Лениным из-за того, кто имел больше прав на партийную казну – партийные лидеры в европейской эмиграции или конспираторы-практики в самой России. После этого в отношениях Ильича и «Грача» наступило охлаждение. Так что у безымянных бойцов, первых подбежавших к лежавшему Бауману, могла быть и возможность, и повод помочь ему умереть…
20 октября 1905 года многотысячная демонстрация проводила Баумана в последний путь от Технического училища (носит имя Баумана с 1930 года) до Ваганьковского кладбища. На обратном пути часть манифестантов прошла по Тверской улице к университету, вступив по дороге в перестрелку с засевшими в Манеже казаками. Советские историки долгое время утверждали, что революционеров без всякого повода обстреляли черносотенцы «из подонков Хитрова рынка и дюжих охотнорядских «молодцов». Вооруженные ножами и револьверами, они нападали и избивали безоружных рабочих, студентов и гимназистов…»
На деле «революционные москвичи» в октябре 1905 года были вооружены лучше черносотенцев, попытка объединить которых в добровольные отряды содействия полиции была предпринята гораздо позднее. Согласно изданным лишь в 1997 году мемуарам В. Ф. Джунковского, московский генерал-губернатор В. Ф. Дубасов разрешил вооружить добровольцев (пресловутых «черносотенцев») лишь 9 декабря, то есть в разгар вооруженного восстания: «при условии, чтобы добровольцы были лишь из лиц с хорошими рекомендациями и полностью подчинялись полиции. Это не особенно понравилось жаждавшим самостоятельности добровольцам, которые откликнулись на призыв властей в небольшом числе – и существовали их отряды недолго».
ЭПИЛОГ
Как уже говорилось, обвиненный в убийстве Баумана Михалин предстал перед судом присяжных в июне 1906 года – и был приговорен к полутора годам заключения. Высшая судебная инстанция Российской империи – Сенат – оставила этот приговор в силе. Отбыв наказание, Михалин уехал из Москвы на родину, где проживал под фамилией Михальчук, а в 1925 году, как раз в канун 20-летия событий 1905 года, был арестован тамбовскими чекистами, осужден и расстрелян.
Что касается самого Баумана, то его именем в 1922-м году была названа Немецкая улица (остается Бауманской и по сей день), в 1930 году – Высшее техническое училище, а впоследствии – и станция метро на «синей» ветке. В официальной советской историографии фигура революционера-контрабандиста и председателя Московского горкома РСДРП(б) была максимально героизирована и, можно сказать, канонизирована, хотя героического в его деятельности было не так уж и много.
Ну и, конечно же, нельзя не сказать хоть несколько слов о «хеппи-энде» в непростых отношениях студентов и охотнорядцев. После 1905 года между ними установился «холодный мир», сохранявшийся до 1925 года, когда торговые ряды на месте будущей гостиницы «Москва» были полностью снесены. А два года спустя, 7 ноября 1927 года на этом месте вспыхнула жестокая драка студентов-троцкистов со сторонниками Сталина из московской рабочей молодежи. Но это уже другая эпоха – и совсем другая история…
