В самом конце царствования императрицы Анны Иоанновны разыгралась при российском дворе грязная и кровавая драма. Оголтелое веселье, обжорство, шутовство — весь удалой разгул царской чиновной челяди неожиданно для всех завершился в пыточных камерах, на дыбе, на эшафоте.
Весной 1740 года фаворит императрицы Анны Бирон впервые сильно повздорил со своим выдвиженцем — кабинет-министром императрицы Артемием Волынским. Предмет спора был финансовый: платить Польше за постой русской армии на ее территории или не платить. Бирон считал, что заплатить нужно, просто неприлично не заплатить. Волынский был согласен, что неприлично, да чем?! От казны один пшик остался, и к сотворению сего бюджетного дефицита приложили руку конфиденты его герцогской светлости. На такое обвинение Бирон рявкнул Волынскому, что тот, мол, со своими конфидентами и сам хорош казну объедать! Этаким манером друг дружку облаяв, могли бы два красавца и разойтись, как уж прежде бывало. Но Волынского, что называется, черт дернул за язык, и он прилюдно объявил Бирона иностранным агентом — служит, мол, Польше в ущерб матушке императрице.
«Который из вас больше украл, сама разберу!» — в сердцах бросила Анна.
Императрица болела, ей хотелось покоя. Одно дело, ежели шуты друг дружке в песи вцепятся, — забава! Другое — когда два столпа, власть ее подпирающие, лбами сошлись. Бирон, зная Анну, поспешил ее заверить, что конфликт уже улажен, а сам решил действовать. Метил он по большому-то счету не в открытую всем напастям фигуру Волынского, а в смертного врага своего — треклятого Остермана. Авось кривая и выведет!
Дело Волынского можно считать от 12 апреля 1740 года, когда в Тайную канцелярию свезли его дворецкого по ложному обвинению в краже. Тот под пыткой много наболтал, из чего и было составлено аж 14 пунктов обвинения господина его. Создалась комиссия из семерых русских, дабы теперь уже не одного Волынского, а всю его «новую русскую партию» судить, и не за воровство и мздоимство, а за дела уже политические. И хотя большое воровство — оно всегда дело политическое, но ни заговора, ни какого реального дела комиссия не нашла. Недовольство было, желание что-то улучшить, подправить, почистить бироновы конюшни.
Дыба в ту весну 1740 года работала без продыху. Корчились и визжали на ней первые вельможи российские: Новосильцев, Черкасский, Хрущов. Валялся в ногах, скулил о пощаде и сам Волынский. Всплыли и его собственные жестокости. Например, одного купца за то, что тот взятки не дал, Артемий Петрович приказал обвязать всего кусками сырого мяса и голодных собак спустить. Собаки, понятное дело, вместе с тем мясом и купца живьем по кускам разнесли.
Грязно все это делалось: слуги клеветали на господ, сыновья — на отцов. Среди пострадавших придворных оказались и совсем уж случайные люди — с дыбы на эшафот прямая уведет оболганного Петра Еропкина, автора генерального плана застройки Петербурга.
Существует легенда о том, что перед казнью Волынскому отрезали язык, чтобы на эшафоте не заговорил публично о всяких российских несуразностях. Интересно, к кому бы он стал обращаться? К европейским послам, из которых если кто по-русски и понимал, то к эшафоту близко бы уж точно не полез? К народу? Совсем смешно! К тому народу, в который около года назад приказал из пушки со своей яхты палить потехи ради?! Много, много грехов подлинных, а не вымышленных на дыбе и под кнутом водилось за Артемием Петровичем.
Не подтверждается и другая легенда. Якобы в ночь перед казнью, с 26 на 27 июня 1740 года, начальник Канцелярии тайных розыскных дел генерал Ушаков жестоко мучил приговоренных исключительно из-за собственных садистских наклонностей. Да нет же, мучил он по старинной традиции — вытрясти из смертников напоследок что-нибудь еще. Пыточный опыт тысячелетний. И так бывало: под пытками все врет человек, а перед смертью вдруг правду и выложит.
Жестоко мучили перед казнью Артемия Петровича, но само наказание Анна смягчила: Волынскому вместо посажения на кол — четвертование; Еропкину вместо четвертования — отрубание головы. Соймонову и вовсе жизнь сохранила — выслала в Сибирь. И на том спасибо. Много еще чего успеет сделать для России Федор Иванович Соймонов — навигатор, гидрограф, изобретатель, сибирский губернатор, сумевший оставить по себе и в те жестокие времена добрую память.
Через четверть века, прочитав дело Волынского, императрица Екатерина Вторая оставила такую надпись: «Сыну моему и всем моим потомкам советую и постановляю читать сие Волынского дело от начала и до конца, дабы они видели и себя остерегли от такого беззаконного примера в производстве государственных дел».
