Словом «Руина» украинский народ прозвал эпоху междоусобной смуты и кровавых распрей, длившуюся на малороссийских землях в XVII веке свыше двух десятилетий. Главной же причиной «Руины» стало то, что значительная часть казацкой старшины взяла курс на возвращение Украины под скипетр польского короля.
«Следует тебе отказаться перед радою от гетманского звания…»
6 августа 1657 г. ушел из жизни гетман Богдан Хмельницкий, поднявший украинский народ на освободительную борьбу за выход из рабского подчинения польско-литовскому государству – Речи Посполитой. Перед кончиной он вложил гетманскую булаву в руки своего младшего сына Юрия, которому, однако, еще не исполнилось и шестнадцати. Несмотря на его беспримерную молодость, близкие соратники гетмана Хмеля на раде в Чигирине согласились с таким выбором.
Согласно завещанию Хмельницкого, опекуном и наставником нового гетмана был назначен состоять генеральный войсковой писарь Иван Выговский (на картине вверху), и это назначение сыграло роковую роль в судьбе Украины.
По происхождению польский шляхтич, Выговский сначала боролся с казаками, а угодив к ним в плен, якобы полностью принял сторону восставших малороссов. Он приглянулся гетману своим острым умом, ловкостью в обделывании практически любых дел и, как казалось Хмельницкому, своей полной преданностью. В конце концов, гетман начал ему доверять, как другу. Но интрига состояла в том, что у Ивана Евстафьевича еще задолго до Переяславской Рады установились особые, тайные отношения с Москвой, заключавшиеся в осведомлении Кремля обо всем происходящем в гетманской ставке и, в особенности, о внешнеполитических замыслах и связях вождя восставшей Малороссии, которые тогда распространялись не только на Россию, но и на многие другие соседние государства. Генеральный писарь заблаговременно посвятил гетмана в то, что он является секретным осведомителем, и по согласованию с ним сообщал в Москву только то, что было выгодно Хмельницкому. Поэтому гетман перед смертью видел в Выговском самого надежного соратника, жестоко заблуждаясь насчет его «преданности»…
С иезуитского лукавства и умения вести коварную интригу этого человека, которого Богдан Хмельницкий фактически наделил полномочиями регента при своем несовершеннолетнем сыне, и загорелась украинская «Руина»…
Начал Выговский с того, что добился, чтобы Хмельницкий-младший свою гетманскую булаву отдал ему, генеральному писарю, причем вполне добровольно. Чтобы ни в чьих глазах не выглядеть, спаси Боже, подлым узурпатором, Иван Евстафьевич искусно разыграл комедию собственных колебаний, принимать ли ему гетманскую власть.
Ловкие маневры Выговского вокруг гетманской булавы подробно описал историк Н.И. Костомаров в капитальном труде «Гетманство Выговского». Например, сначала писарь сам как бы невзначай заводил между заслуженными казаками неодобрительные толки, что они-де теперь повинуются хлопчику, у которого молоко на губах не обсохло, а затем живописал юному Юрию, что значковые (т. е. наделенные должностями) казаки по этой причине стали роптать и даже не желают повиноваться столь молодому гетману. При этом Выговский искусно притворялся, что ему самому верховная власть над Украиной совсем не нужна. Недаром пограничному русскому воеводе генеральный писарь слал депешу за депешей, повторяя одно и то же: «После воинских трудов я рад опочить, и никакого урядничества и начальства не желаю!»
Конечно, неопытный Юрий спрашивал у Выговского, которому доверял тогда как отцу, совета: что же ему делать?
«Следует тебе отказаться перед радою от гетманского звания и тем снискать себе расположение и любовь народа», — наставлял сына Хмельницкого на «путь истинный» генеральный писарь… И затем разъяснял, что, дескать, у казаков издавна действует неписаный закон: избираемый в начальники несколько раз отнекивается от предлагаемой должности и принимает ее как бы вынужденно, то есть только тогда, когда казачий круг почти насильно склоняет его к этому.
При этом Выговский сам времени не терял и всячески старался понравиться тем, от кого зависело его избрание на гетманство.
Для этого он выкопал из земли сокровища, припасенные «на черный день» и спрятанные им по приказу Хмельницкого-старшего – больше миллиона злотых (по тем временам баснословная сумма!) и начал одаривать червонцами и щедро угощать встречных и поперечных. «Веселые пирушки несколько недель шли без перерыва, — замечает Костомаров. – Выговский был человек трезвый, но, чтобы понравиться толпе, прикидывался пьяным, показывал бурлацкое обращение с обычными казаками, был чрезвычайно обходителен с подчиненными, и люди в восторге кричали: от щирий (простой в обхождении. – А.П.), не гордий казак!»
И вскоре Юрий, наслушавшись рассуждений «наставника»-писаря, на очередной раде 1657 года положил на стол знаки своей гетманской власти – бунчук и булаву, скромно заявив, что по молодости лет и неопытности не может нести столь важного достоинства. Но вместо того, чтобы его уговаривать остаться гетманом (как непременно должно было случиться, по версии генерального писаря), толпа казаков как один человек завопила: гетманские клейноды вручить Выговскому! А сей искусный лицедей с потупленным взором все притворялся нежелающим нести бремя власти… Но, чем более упрямился Иван Евстафьевич, тем громче кричали казаки, очарованные хлебосольным и «щирым» генеральным писарем, что верховным предводителем своим и всея Украины желают видеть только его, и никого более. В конце концов, Иван Евстафьевич покорился народному выбору – действительно, как бы нехотя, единственно уступая всеобщему единодушному мнению…
Произошедший на Украине тихий переворот, в результате которого излишне доверчивый преемник Хмельницкого – его собственный сын добровольно отдал гетманскую булаву в руки тайного сторонника польского короля, поначалу не сильно встревожил Москву.
Сам факт появления на украинской авансцене Выговского, много лет информировавшего Москву обо всем, что происходило с гетманом Богданом и возле него, царь Алексей Михайлович какое-то время даже расценивал как добрый знак.
Набожный царь увидел в этом ни много ни мало, а сущее свидетельство благосклонности Творца к его политике объединения православных восточных славян под властью Москвы, ради которой Россия повела тяжелейшую войну с Речью Посполитой (попутно вступив и в войну со Швецией)! Тем более, что в грамотах царю новый гетман не переставал уверять царя в безграничной преданности…
Средневековый «Интернет»
Между тем как-то вдруг, словно бы уже в те годы существовали всевозможные средства массовой информации (разумеется, ангажированные!), Украина заполнилась тревожными слухами, которые напропалую чернили российскую политику в глазах малороссийского населения. Из уст в уста передавали, например, будто «царь хочет, чтобы казаки не носили красных сапогов, а непременно все обулись в черные, а посполитые (то есть не служилые, мирные люди) одевались бы, как великорусские мужики, и ходили в лаптях». Эта деталь не столь уж мелкая, как может показаться на первый взгляд. Она показывает острое противоречие, которое, в сущности, и стало первопричиной растянувшейся на десятилетия кровавой распри.
Как известно, в деле освобождения Малороссии от польского ига участвовали отнюдь не только казаки, но практически весь украинский народ. Естественно, на период борьбы все ее участники оказались равными между собой. В казачество превратилось едва ли не все мужское население. Но с окончанием освободительной войны стало очевидно необходимым, чтобы одна часть народа по-прежнему осталась на страже нового порядка вещей, оставаясь казаками, а другая, явно большая часть, все-таки вернулась к мирным занятиям, став посполитыми – т.е. обычными селянами и городскими мещанами.
Но при этом казаки оставались с завоеванными правами и вольностями, во всей их полноте, а у посполитых в ту феодальную эпоху не было вообще никаких прав, зато море повинностей, и среди них первая – платить подати. Ситуация осложнялась и тем, что между двумя основными украинскими сословиями тогда еще не сложилось четкой границы, и в случае необходимости посполитые брались за оружие и таким образом превращались в казаков, а признанные прежде казаками могли вдруг попасть в разряд посполитых…
Эта чреватая беспрерывными потрясениями неразбериха когда-то должна была завершиться. Поэтому то и дело предпринимались попытки составить реестр (поименный список) казацкого войска. Естественно, население сильно волновали распускавшиеся сторонниками Выговского слухи, что Москва резко сократит казачий реестр, превратив большинство вольных людей в хлопов и крепостных, повелев им переодеться в крестьянские сермяги и переобуться в лапти.
По сути, это – один из довольно ранних примеров информационной войны, во все времена имеющей важнейшей целью всевозможными способами очернить противника и представить любые его действия в самом невыгодном свете…
Между тем на самом деле, свидетельствует украинский историк Голобуцкий, Москва в ту пору вообще не собиралась затрагивать вопрос о реестре казаков. Чтобы не восстановить против себя показачившееся чуть не поголовно крестьянство, не желавшее больше гнуть спины на феодалов (хоть своих, хоть пришлых), царское правительство отнюдь не требовало немедленного составления точного списка казаков и уж тем более – его ограничения каким-либо порогом. Это весьма щекотливое предприятие откладывалось царским правительством на неопределенное время. Но поскольку в ту эпоху никаких пресс-служб у государственных органов, естественно, не существовало, зато прекрасно распространялись самые невероятные слухи, достаточно взвешенная позиция Москвы доходила до простых малороссиян в искаженном до полной неузнаваемости виде.
Кстати, Выговский, едва завладев гетманской булавой, сразу начал провоцировать царя действительно прислать уполномоченных для составления 60-тысячного реестра казацкого войска, не иначе, рассчитывая вызвать возмущение широких масс политикой России, а себя выставить их защитником.
Цель, которую преследовал гетман, его посланец миргородский полковник Лесницкий, приехав в Москву, выразил вполне отчетливо. В реестр, заявлял он, впишут только «прямых да старых служилых казаков», то есть зажиточную часть сословия, а все «гультяи и не прямые казаки» (крестьяне и мещане, по преимуществу бедные) будут объявлены вне реестра и, соответственно, вновь лишаются всех прав, завоеванных в кровопролитной борьбе, да еще и многие из них будут вновь закрепощены. В тех же провокационных, коварных целях представитель Выговского просил царя вместе с уполномоченными прислать на Украину воевод и полки служилых людей, «чтоб войску казацкому было страшно и бунтов бы никто учинять не дерзал».
День ото дня, месяц от месяца, безудержная антимосковская агитация все нарастала. Недоброжелатели России по обоим берегам Днепра вдалбливали небылицы на сходках и в шинках народу.
«Вот как возьмут вас царь и Москва в руки, тогда и кабаки введут, горилки курить и меду варить нельзя будет всякому, и суконных кафтанов носить не вольно будет, попов своих нашлют, митрополита в Киеве своего поставят, а нашего в Московщину возьмут, да и весь народ туда же погонят, а останется только десять тысяч казаков, да и те на Запорожье (на Сечи. – А. П.)…».
Посланцы «цивилизованной Европы»
Как видим, простолюдинов сторонники тогдашнего «европейского выбора» пугали весьма незамысловатыми страшилками. Зато для старшинской верхушки Выговский изобрел средства куда более изощренные. В тот период усиленно муссировались толки, что царь Алексей Михайлович, заключив перемирие с поляками и договорившись с ними в Вильне в октябре 1656 года о совместных действиях против шведов, теперь стремится быть избранным на польский трон. Но поскольку в виленском трактате царь обещал полякам по своем избрании королем возвратить все отторгнутые у Речи Посполитой земли, это означало, что… на Украину снова возвращались полновластными и безраздельными хозяевами польские магнаты и шляхтичи, по-прежнему считавшие и казачьих руководителей своими «взбунтовавшимися хлопами»!
Такое развитие событий Выговский и его сторонники предлагали упредить добровольным соединением Украины с Польшей на правах федеративных, на условиях, которые обеспечили бы казацкой старшине сохранение завоеванных прав.
Предательское соглашение было заключено в гетманской ставке Выговского в Гадяче в сентябре 1658 года. Малороссия возвращалась в подданство Речи Посполитой под названием «Великого княжества Русского» (такое название носила Литва до унии с Польшей, в результате которой образовалась Речь Посполитая). Реестр Запорожского войска определялся все в те же 60 тысяч человек, но при этом гетман взял на себя секретное обязательство на деле уменьшить число казаков вдвое. Зато теперь по его представлениям король мог возводить старшину в шляхетское достоинство. Ряд мест в польском сенате отводился православной шляхте, для себя же Выговский помимо гетманства и сенаторского звания выторговал еще и должность «первого киевского воеводы».
Рада в Гадяче прошла как по нотам – совершенно наподобие того, разыгрываются ныне политические спектакли на киевском майдане «Незалежности»… Церемония рады была разыграна Выговским так ловко, словно он был театральный режиссер. Введя польских представителей Беневского и Евлашевского на майдан, где важно восседали полковники в праздничных кунтушах, с перначами в руках, Иван Евстафьевич возгласил:
– Войско Запорожское изъявляет желание вечного мира и соединения с Речью Посполитой, если только услышит от господ комиссаров милостивое слово его королевского величества!
Слово королевского комиссара будило в волнующихся душах полковников «самые светлые, самые высокие» чувства…
– Высочайшее существо, по воле своей возвышающее и уничтожающее царства, – высокопарно заговорил Беневский, – укоренило в сердце каждого из вас врожденную любовь к отечеству, так что где бы кто ни скитался, а всегда ему хочется домой воротиться… Теперь так сделалось с Запорожским войском (подразумевалась вся Украина. – А. П.), когда оно именем своим и своего гетмана обратилось к его величеству королю Яну Казимиру с желанием верного подданства, и просит его покровительства себе и всему русскому (то есть малороссийскому. – А. П.) народу… Вот уже десять лет, как словно матери за одного ребенка, спорят за Украину два народа: поляки и москали. Поляки называют ее своею собственностью, своим порождением и членом, а москали, пользуясь вашей храбростью и вашим оружием, хотят завладеть чужим…. Вы теперь попробовали и польского, и московского правления, отведали и свободы, и неволи. Говорили: не хороши поляки! А теперь, наверное, скажете: москаль еще хуже! Чего еще медлить? Отчизна взывает к вам: я вас родила, а не москаль; я вас вскормила, взлелеяла – опомнитесь, будьте истинными детьми моими, а не выродками!
– А що! – проворно вскричал Выговский, заметив, как растрогались полковники, — чи сподобалась вам, панове молодци, рация (речь. – А.П.) его милости пана комиссара?
– Гаразд говорить! – загалдели полковники.
Беда заключалась в том, что жалованье на Украину (и стоявшим кое-где царским войскам, и казакам) тогда посылалось не серебром, а медными деньгами, которые стремительно обесценивались. Недостаточность денежного содержания побуждала некоторых присланных Москвой стрельцов и наемных солдат добывать себе пропитание грабежами и мародерством, многие превращались в дезертиров.
Войны с Польшей и Швецией истощили российскую казну, в силу чего пересмотреть свою финансовую политику на Украине Кремль, к сожалению, никак не мог. Но вместо каких бы то ни было разъяснительных мер, обращенных к казакам и населению Малороссии, Москва лишь велела русским воеводам, появившимся в Киеве и нескольких других малороссийских городах с 1658 года, беглецов из войска излавливать и вешать на майданах!
Кровавая цена измены
Российское правительство, позволившее Выговскому какое-то время водить себя за нос, было довольно рано осведомлено об изменнической политике гетмана. Первые известия о ней царь Алексей Михайлович получил еще осенью 1657 года от приехавшей в Москву депутации запорожцев, посланной кошевым атаманом Яковом Барабашем. Депутация жаловалась на старшин, что те разворовывают жалованье, которое царь посылает не им одним, а всему казачьему войску, а при этом сами обложили народ тяжкими податями. Поведали запорожцы и о том, что Выговский ведет переговоры с польским королем об условиях возвращения Малороссии под его руку.
Тревожные сигналы слал в Москву и полтавский полковник Мартын Пушкарь, осмелившийся поднять против Выговского восстание на Левобережье Днепра.
Но Кремль все продолжал гнуть линию на «невмешательство» в малороссийские дела, словно его обуяло полное безразличие как к судьбам братьев-украинцев, так и к собственным геополитическим перспективам.
И гетман Выговский, убедившись, что Москве не до него, собрав силы, в мае 1658 года двинулся на восставшую Полтаву. Но ему очень захотелось, чтобы кровью повстанцев обагрили свои руки и русские ратники. Поэтому он, как говорится, «на голубом глазу», уверял пришедшего с войском в Переяславль воеводу Григория Ромодановского, что взбунтовавшиеся «своевольники» якобы изменяют России и намерены предать украинские земли врагам: кто польскому королю, а кто – крымскому хану. Но Ромодановский – «тертый калач» — проявил осторожность и уклонился от сомнительной чести проведения карательной экспедиции в интересах предателя Выговского.
Не получив от боярина поддержки, гетман быстро договорился с крымским ханом. Тот отрядил на Украину многотысячную орду под начальством перекопского мурзы Карач-бея.
18 мая 1658 года разгорелись ожесточенные сражения под Полтавой. Превращенные в карателей казаки Переяславского, Черниговского и других полков сражались с земляками неохотно, и Выговский больше использовал крымчаков и немецкую наемную пехоту. В разгар боя был, увы, убит лидер восставших Мартын Пушкарь. Повстанцы потерпели поражение, и поддерживавшие их запорожцы решили уйти назад на Сечь.
Заняв Полтаву, гетман безжалостно расправился с населением. Город был сожжен дотла, его жители, включая женщин и детей, безжалостно перебиты. Прощаясь с союзниками-крымчаками, Выговский расплатился с ними… соотечественниками: татарам была предоставлена полная свобода всех оставшихся в живых жителей окрестных сел угонять в неволю! По воле своекорыстных гетманов подобные трагедии повторялись на Украине во второй половине XVII cтолетия чуть ли не десяток раз, пока страшная эпоха «Руины» не канула в прошлое…
Судьба стертой с лица земли Полтавы постигла еще ряд городов и сел Левобережья, возмутившихся предательской (как по отношению к России, так и Малороссии) политикой Выговского. Спасаясь от карателей и татар, крестьяне и мещане уходили на русские земли, оседая на пограничной Слободской Украине. У Выговского – этого характерного предшественника Степана Бандеры, Романа Шухевича и иже с ними – хватило наглости даже требовать от русских воевод выдачи беглецов. Но главы пограничных городов, уже раскусившие, что есть Выговский, отвергали его домогательства и охотно предоставляли переселенцам убежище, покровительство и помощь…
…и цена благостных иллюзий
Когда вся правда о Гадячском договоре (включая и секретную статью о казачьем реестре) выплыла наружу, большая часть казачества выступила против разрыва с Москвой. К тому же на Украине крепко запомнили, какова цена обещаниям польского короля и сената Речи Посполитой. И возможно, противники Выговского сумели бы быстро объединиться и свергнуть его, если бы Москва поддержала их сразу и честно. Но Алексей Михайлович даже после тревожных известий о полтавских и гадячских событиях все продолжал тешить себя иллюзиями, что Польша очень слаба, жаждет видеть его на своем престоле, ненавидит Швецию, с которой воюет, а значит, ради самосохранения поступится всем потерянным, включая Украину. Да и Выговский верность свою доказал еще при гетмане Богдане, а если иной раз «шатается», то по необходимости, или унимая противников, или лавируя между своими ссорящимися сторонниками. Человек же он разумный и черту не переступит, клятве не изменит (хотя доподлинные факты измены гетмана уже были представлены царю).
Самообман начал развеиваться у самодержца лишь тогда, когда на Виленских переговорах в конце 1658 года польско-литовские представители вдруг «забыли» медоточивый тон и решительно отказали ему в избрании на польский трон.
Да к тому же потребовали возвратить недавно отвоеванный русскими войсками Смоленск, другие пограничные города, и, разумеется, всю Украину.
Война с Польшей разгорелась с новой силой. Весной 1659 года русское войско под командованием боярина А.Н. Трубецкого двинулось из Севска в Малороссию. Но руки у боярина Алексея Никитича сразу были связаны: ему предписывалось сначала «уговаривать черкас, чтобы они в винах своих государю добили челом», и только в противном случае, «если не добьют челом, идти на них войною». Поскольку Выговский продолжал беспрестанно хитрить и юлить, по-прежнему заверять Трубецкого в верности России, боярин пребывал в постоянном сомнении и нерешительности, и вместо того, чтобы захватить инициативу и диктовать ход событий, вынужден был все время следовать за ними.
Тем временем Выговский дождался подхода новой стотысячной крымской орды и обещанных королем польских хоругвей и атаковал московские полки под Конотопом. 27 июня 1659 года в результате примененной гетманом военной хитрости войско Трубецкого потерпело поражение.
Примененный казаками фокус состоял в том, чтобы сначала бешено кинуться в атаку, а затем оборотиться в бегство и заманить неприятеля в заранее подготовленную ловушку. Купившись на этот трюк, Трубецкой послал в погоню за «дрогнувшими» казаками и татарами полки дворянского ополчения во главе с князьями Пожарским и Львовым. Вознамерившись пленить самого хана Мухаммеда-Гирея, С.Р. Пожарский забыл о всякой осторожности. И когда его многочисленный дворянский отряд переправился через речку Сосновку, то угодил под мощный удар сидевших в засаде татар. Очень скоро схватка превратилось в избиение цвета русского дворянства. Убито было до пяти тысяч представителей именитых фамилий. Оба князя были захвачены в плен израненными.
Пожарского сначала привели к Выговскому. Князь стал выговаривать гетману за его измену, и тогда Иван Евстафьевич отправил того к хану. Гордый боярин отказался склонить голову перед властелином Крыма и по московскому обычаю выбранил хана, плюнув ему в глаза. Взбешенный Мухаммед-Гирей приказал тут же срубить голову князю Семену Романовичу …
Перевертыша не пощадили и «свои»
После поражения под Конотопом войско Трубецкого отступило к Путивлю. Однако Выговский торжествовал недолго. Татарская орда подобно саранче производила на украинской земле невероятные опустошения и все не возвращалась под Перекоп. Настроения всех слоев населения Украины стали быстро меняться не в пользу Выговского.
Вскоре от изменника-гетмана отреклась даже та часть старшины, которая приветствовала Гадячский договор. Переяславский полковник Тимофей Цецура повел с русским воеводой Шереметевым переговоры о возвращении в московское подданство.
Один за другим казацкие полки уходили от Выговского к Юрию Хмельницкому, на которого вновь поставила старшина. Несмотря на трагический конфуз со сложением гетманских полномочий, одна фамилия Хмельницкий завораживала казаков, оживляя в памяти прежние удачи и былое могущество. И вот наступил момент, когда вчерашние сообщники потребовали от Выговского сложить с себя гетманские клейноды. Тот вынужден был согласиться (выдвинув заведомо невыполнимое условие, что Запорожское войско останется верным королю), и уехал в Польшу, ради которой совершил тьму таких гнусных преступлений… Но в 1664 году по навету своего очередного ставленника гетмана Тетери польские власти обвинили перевертыша Выговского в измене и все-таки расстреляли…
А маятник все качается…
После известия о падении Выговского русское войско снова двинулось на Украину и укрепило позиции сторонников воссоединения с Россией. В октябре 1659 года в Переяславль, где остановился боярин Трубецкой, прибыл прилуцкий полковник Петр Дорошенко (будущий гетман, который подарит часть Правобережной Украины Османской империи). Он привез список условий, на которых Запорожское войско (а с ним и вся Украина) соглашались вернуться в царское подданство. Договор предусматривал широчайшую автономию: гетман получал право, даже не ставя в известность царя, сноситься со всеми государствами и заключать любые соглашения; без гетманской подписи в Москве не должны были принимать ни одной грамоты с Украины; царские воеводы могли стоять только в Киеве…
18 октября 1659 года близ Переяславля состоялась рада, на которой Юрий Хмельницкий был объявлен гетманом. Затем читались статьи договора, но не привезенного Дорошенко, а присланные из Москвы. Отличались они довольно существенно. Наряду с условиями, принятыми еще Богданом Хмельницким, добавлялись пункты, которые обязывали гетмана участвовать с войском в военных походах, запрещали ему раздавать полковничьи булавы по своему хотению, разрешали держать русские гарнизоны в шести украинских городах. Маятник переменчивых казацких настроений теперь качнулся в сторону Москвы, и царь Алексей Михайлович уловил это…
После обрядового взаимного клятвоцелования казацкие и московские начальники собрались на пир у боярина Трубецкого. Праздновалось окончание «великой шатости», одоление Руины.
Но пройдет совсем немного времени, и те, кто за боярским столом соединяли заздравные чаши, снова окажутся врагами. То было отнюдь не окончание, но лишь повтор происходящего с разной цикличностью хождения украинского народа по мукам… «Трубецкой обделал дело в пользу московской власти искусно, — пишет о переяславской раде 18 октября 1659 года Костомаров. – Но это дело заключало в себе на будущие времена дальнейшие причины измен, беспорядков и народной вражды»…
Тем не менее, в конце концов, и на землю Украины все-таки пришли мир и спокойствие, и она почти все время была (за исключением периодов Гражданской и Великой Отечественной войн) одним из самых процветающих и благодатных краев в составе Российской империи, а затем Советского Союза.
А что же происходит на Украине сегодня? Цикл повторяется? Снова – «Руина»?
