 | |
 | |
 | |
| В фильме Владимира Мотыля образы влюблённых воплотили Эва Шикульска и Игорь Костолевский | |
 | |
| Декабристы в камере Читинского острога (картина декабриста Н. Репина): слева Анненков полулежа читает книгу; за столом Никита Муравьев и Вадковский играют в шахматы. На кровати справа сидит Барятинский | |
 | |
| «Декабристы на мельнице в Чите» (картина декабриста Н. Репина) | |
Новое в известной истории француженки Полин Гебль, отправившейся в сибирскую ссылку вслед за своим возлюбленным Иваном Анненковым
История любви Ивана Александровича Анненкова и Полин Гебль, казалось, давно известна. Александр Дюма-отец написал о ней роман «Учитель фехтования», и уже на нашей памяти был снят фильм «Звезда пленительного счастья». Но Дюма, как и подобает романисту, многое придумал и добавил «от себя», а в фильме Владимира Мотыля Ивану Анненкову и его Полине уделено не так много внимания: это лишь одна из сюжетных линий. Так что на самом деле в известной истории много неизвестного.
Милостью Наполеона
Семья Ивана Александровича Анненкова была невероятно богата даже по меркам московского барства. Ванечка рос и воспитывался дома, под надзором иноземных гувернёров и учителей. Достигнув пятнадцати лет, в 1817 году стал посещать лекции в Московском университете. Но курс не закончил и в 1819 году поступил юнкером в Кавалергардский полк. В те поры Иван Анненков стяжал себе славу светского шалопая, со всем пылом молодости предаваясь пирушкам, интрижкам с красавицами и карточной игре. Казалось, он пропал, когда стал участником дуэли: его вызвал Ланской, приревновавший к нему свою невесту, княжну Урусову. Приняв вызов, Иван Александрович стрелялся и убил соперника. За участие в дуэли со смертельным исходом полагалась смертная казнь. При смягчающих обстоятельствах (всё же вызвали его, а не он) Анненкову грозило многолетнее заключение в крепости, в лучшем случае разжалование в солдаты. Но его лишь продержали три месяца на гауптвахте. Причиной такой снисходительности к Анненкову было благоволение императора, которому очень нравилось, как умел танцевать этот молодой красавец-кавалергард. Когда на балу доходил черед до мазурки, императору специально напоминали об этом, и он, оставив своих партнеров по картам, шёл специально полюбоваться на Анненкова, который обычно танцевал мазурку в паре с великой княжной Александрой Фёдоровной.
Летом 1825 года Анненков был назначен в «полковые ремонтеры» – ему поручили произвести закупку лошадей для Кавалергардского полка. В июне, будучи проездом в Москве, в модном магазине фирмы Дюманси на Кузнецком Мосту он увидел служившую там Полин Гебль. Полин к тому времени прожила в России уже около года и достаточно хорошо разбиралась в реалиях местной жизни, чтобы тешить себя иллюзиями относительно перспектив романа с русским дворянином. Московские француженки ей все уши прожужжали о том, что русские дворяне легко вспыхивают, бывают щедры и милы некоторое время, но потом столь же легко бросают своих избранниц, совершенно не интересуясь, как они живут потом, когда их репутация загублена.
Полин Гебль, или, как писали в её русском паспорте, Полина Поль, была двумя годами старше Анненкова и неизмеримо опытнее его. У себя на родине ей рано пришлось столкнуться с неприятными сторонами жизни и стать самостоятельным человеком. Отец Полин был офицером императорской армии и после революции попал в тюрьму, из которой чудом вышел живым, с клеймом изгоя. Но во время испанского похода в 1809 году полковник Гебль пропал без вести, и мать Полин в 27 лет осталась вдовой с четырьмя детьми. Лишь благодаря личному участию Наполеона семье полковника Гебль было выслано 12 тысяч франков единовременного пособия и положена пенсия в 2 тысячи франков. Кроме того, Полин и её сестру приказано было принять в пансион для сирот кавалеров ордена Почётного легиона, а братьев Полин обещано было, как подрастут, отправить в военное училище Сен-Сир.
Относительное благоденствие семейства и учёба сестер в пансионе продолжались недолго – Полин исполнилось пятнадцать, когда империя, созданная Наполеоном, прекратила своё существование, а вместе с нею пропали и пенсия, и пансион, и училище для мальчиков. Полин поступила на службу в парижский коммерческий дом, с которым подписала контракт её матушка. Условия были весьма жёсткими: шесть рабочих дней в неделю, жить надлежало при торговом доме, и даже в воскресенье девушка не имела права отлучиться без разрешения хозяев. Вскоре ей до смерти надоела каторжная жизнь. Она решила уехать куда-нибудь подальше, и, узнав, что торговый дом Дюманси набирает работников для большого склада товаров и магазина в Москве, на Кузнецком Мосту, Полин подписала новый контракт. В 1824 году под именем Полин Поль она приехала в Россию.
Кавалергарда век недолог
Все попытки ухаживания, предпринятые избалованным женской уступчивостью кавалергардом, были тщетны. Даже когда он обещал жениться, Полин не дрогнула и отбила этот приступ простенькой просьбой: прежде чем пойти под венец, она желала быть представленной его матушке. Полин знала, что Анну Ивановну Анненкову в Москве называют за глаза «королевой Голконды» – за вызывающе роскошный образ жизни и невероятное самодурство. Поручик боялся своей мамаши как огня, и одна мысль о том, чтобы представить ей француженку-продавщицу в качестве невесты, казалась ему самоубийственной. На этом этапе процесс ухаживания застопорился, и они расстались. Как оказалось, ненадолго – встретились в Пензе. Анненков был командирован на тамошнюю ярмарку для «ремонта» – закупки новых лошадей для полка, а Полин была старшей продавщицей в лавке французских товаров, открытой на время ярмарки фирмой Дюманси.
Ухаживания молодого человека, наконец, нашли отклик в душе француженки, а окончательно их соединила почти детективная история. Дело в том, что «полковые ремонтеры», имевшие на руках большие суммы казённых денег, были одной из главных мишеней шулерских шаек, промышлявших на ярмарках. Как оказалось, вслед за Анненковым на ярмарку выехала компания игроков, которая уже однажды «пощипала» молодого человека в Петербурге, выиграв у него 60 тысяч.
Модные магазины, вроде того, в котором служила Полин, были своего рода светским клубом, а потому до ушей Полин долетели обрывки разговоров игроков. В назначенный для игры вечер Полин зазвала поручика в гости, и шулера зря прождали Ивана Александровича – тот остался у неё на ночь. Это свидание и стало точкой отсчёта их отношений.
В Москву Полин и Анненков прибыли только в ноябре. Здесь их и застало известие о кончине императора Александра I, которое, как заметила Полин, озаботило её друга. Несколько дней кряду в доме у Анненкова сходились молодые офицеры, вели между собой разговоры, из которых Полин поняла, что Иван Александрович состоит членом какого-то тайного общества и внезапная смерть императора почему-то грозит ему бедой. Вскоре поручик засобирался в Петербург – 2 декабря он выехал, но в спешке забыл портфель, в котором было более 70 тысяч рублей, и с первой станции вернулся за ним. Как потом оказалось, это была последняя возможность обнять любимую на воле. Он уехал в Петербург, а она, будучи уже беременной, осталась в Москве ждать от него вестей. Но вместо писем от Анненкова пришли известия о восстании в Петербурге. О судьбе Ивана Александровича ничего не было известно, и она жила, терзаемая этой неизвестностью.
Приехав в Петербург, Анненков 12 декабря явился на собрание заговорщиков, проходившее в доме князя Оболенского, и, когда речь зашла о вооружённом восстании, резко высказался против. Он пояснил, что солдаты его Кавалергардского полка не расположены к выступлению, а само выступление назвал «большой ошибкой, предприятием, обречённым на неудачу». В самый день мятежа, 14 декабря 1825 года, он не был в рядах мятежников. Поручик Анненков явился на площадь со своим полком, занимая место по боевому расписанию, как офицер 5-го эскадрона Кавалергардского полка, и стоял со своими солдатами возле дома Лобановых, на углу Невского проспекта. Когда на Сенатской площади было всё кончено, Анненков вместе с полком вернулся в казармы, и ещё пять дней его никто не тревожил. Лишь поздним вечером 19 декабря за ним пришли. Командир эскадрона Фитингов доставил его во дворец, и Анненков оказался в комнате, где находилось несколько его товарищей, также участников тайного общества, – их имена назвали на допросах те декабристы, которые были арестованы раньше.
Первые сведения о положении Анненкова после восстания привёз в Москву знакомый Ивана Александровича, Стремоухов: его брат видел Анненкова в Главном штабе после ареста. Полин готова была немедленно ехать в столицу, чтобы искать его, но для этого не было возможности. Деньги, которые оставил Иван Александрович, были прожиты, и Полин, будучи беременной на последних сроках, принуждена была снова пойти служить к Дюманси.
Не имея возможности ехать сама, она решила направить в Петербург доверенного человека. Перед отъездом гонца Полин послала его в дом матери Анненкова, чтобы спросить, не изволит ли Анна Ивановна чего передать сыну? Но «королева Голконды» была до крайности эгоистична и оберегала себя от всякого беспокойства. Достаточно сказать, что о смерти её сына Григория, убитого в 1824 году на дуэли, ей рискнули сообщить лишь год спустя, и теперь она нипочём не желала знать, что там случилось с её вторым сыном.
11 апреля у Полин родилась дочь. Роды прошли тяжело, и более месяца роженица не вставала с постели. В довершение бед её опять настигла крайняя нужда – те, кого она почитала друзьями, отвернулись, служить ей было не по силам, всё ценное имущество было заложено, и жила она только из милости стариков-французов Шарпантье, помогавших ей. Да ещё из дома Анненковой приходила горничная, то ли из сострадания, то ли по наущению: очень многих в Москве сильно встревожило рождение дочери Ивана Александровича. В сплетении интриг, разворачивавшихся вокруг наследства, появилась новая фигура, и всех Анненковых страшно интересовало: законнорожденное это дитя или нет? Если бы Полин и Анненков были венчаны, то она, как мать его ребёнка, по закону могла бы претендовать на седьмую часть имущества, а дочь становилась прямой наследницей и основным претендентом на всё, что останется после бабушки. В это время к Полин зачастили родственники Анненковой, и все в один голос советовали крестить дочку в православии. Полин согласилась.
Едва оправившись от болезни, она стала собираться в дорогу. Родственники переполошились пуще прежнего: «Вы можете повредить Ивану Александровичу – вы француженка, а у нас всех французов считают либералами. Ему только прибавится беды из-за связи с либералкой». К тому моменту уже ничего не могло ухудшить положение Анненкова. 13 июня 1826 года всем обвиняемым по делу тайного общества были вынесены приговоры, и Иван Александрович был осуждён как государственный преступник второго разряда. Решением суда его, лишив дворянства и чинов, приговорили к ссылке в каторжные работы сроком на 20 лет с последующим выходом на поселение.
Во глубину сибирских руд
Гебль не была родственницей Анненкова, а потому на официальное свидание надежды было мало. Но она так надоела чиновникам своею назойливостью, что о ней доложили императору. Николай приказал оставить француженку в покое.
По подсказке друзей Полин завела знакомство с плац-адъютантом Подушкиным – этот офицер «брал» и за это оказывал услуги, да к тому же его дочь, некрасивая перезрелая девица, влюбилась в одного из арестованных декабристов. Связавшись с Подушкиным, Гебль получила возможность подкармливать Анненкова, как это делали родственники остальных арестантов.
9 декабря 1826 года слуга Анненкова сообщил ей, что барин пытался покончить с собой. По Неве шёл сильный лёд, и лодочники отказывались везти её к другому берегу. Почти не говоря по-русски, она вынула из кошелька 25 рублей, и один из перевозчиков, соблазнившись, взялся доставить Полин к крепости. Пробившись сквозь невский ледоход, у ворот главной крепости страны так же, не тратя слов для убеждения, она дала денег часовому. Около полуночи она подошла к дому, в котором размещались офицеры. Она пришла в спальню, разбудила знакомых и стала расспрашивать об Иване Александровиче. Ей рассказали, что он пытался повеситься на полотенце, но оно оборвалось. Полин попросила о свидании и, видя колебания офицера, тут же вынула из кошелька сторублевую ассигнацию. Тот отправился за Иваном Александровичем. Придя ночью в тюрьму, офицер свободно вывел из неё Анненкова и доставил в какой-то закоулок, на задах офицерских корпусов. Потом офицер отвёл Анненкова обратно, а сам вернулся и, выведя Полин из крепости, проводил до квартиры. Полин присела к столу, чтобы написать Анненкову несколько строк, которые взялся передать «прикормленный» офицер, но тут раздался шум, звон колокольчиков и посвист ямщиков. Перепуганный гость Полин бросился на улицу, а когда вернулся, сообщил ей ужасную новость: из крепости отправили куда-то партию арестантов, среди которых был и Анненков.
Утром Полин кинулась к родственнику Ивана Александровича, Николаю Николаевичу Анненкову, состоявшему адъютантом при великом князе Михаиле Павловиче. В этот момент она походила на помешанную – одетая в мужской халат Анненкова, который любила носить дома, приехала во дворец великого князя. Николай Николаевич обещал узнать, куда отправили арестантов. Спустя час он сообщил – их повезли в Сибирь. Сразу от Николая Николаевича Полин отправилась нанимать лошадей и поспешила на первую от Петербурга станцию. Каторжников она там не застала, но, посмотрев в почтовую книгу, узнала: Ивана Александровича и его товарищей везёт фельдъегерь Желдыбин и направляются они на Омск, Красноярск, Иркутск.
После отъезда каторжников оставаться в Петербурге было незачем, и Полин вернулась в Москву. Она поехала прямо к Анненковой и высказала пожелание следовать за Иваном Александровичем.
Тем временем родня Анненковых с увлечением принялась хлопотать о деньгах, отобранных у Ивана Александровича при аресте: у него изъяли ломбардные билеты на 60 тысяч, которые предназначались им для обеспечения будущности Полин и её ребёнка. Мать писала императору, прося отдать эти деньги ей, а родня обхаживала Полин, прося её отказаться от них. Деньги уже перешли в руки Анненковых, но они опасались, что Полин заявит претензию. Потом мать объясняла, что эти 60 тысяч нужны ей были для покрытия процентов на одном из имений, продав которое она потом намеревалась положить деньги на имя Полин. Но и по прошествии многих лет так и не собралась сделать это.
Мастерица на все руки
Ещё несколько жён людей, замешанных в «политическое дело», собирались следовать за своими мужьями, а потому обращались к императрице с просьбой о помощи. Полин, которая никем не доводилась Анненкову, была лишена и этой возможности, а потому весной 1827 года она решилась на отчаянный шаг: узнав, что в мае император будет на манёврах в Вязьме, она собралась ехать туда и просить лично Николая Павловича о разрешении следовать за Анненковым.
Снова в ход были пущены связи французской колонии в Москве и в самой Вязьме, где гостиницу содержал француз. Она встретилась с метрдотелем императора, месье Мюллером, который служил ещё при Александре. Полин познакомилась с ним на балу французской колонии, ещё в тот год, когда приехала в Россию. Она спросила совета у Мюллера, и тот, подумав, рекомендовал начать дело, обратившись к флигель-адъютанту императора князю Лобанову-Ростовскому, так как он любим государем и в большом у него доверии.
Не сразу Полин удалось подойти к князю – целых семь дней она караулила возле дома, а на восьмой день застала его у крыльца, разговаривающего с крестьянами. Когда князь узнал, что Полин готова разделить участь Анненкова, не будучи его супругой, он, по-видимому, был поражён. Он обещал помочь и советовал писать прошение с припиской «в собственные руки Его Величества». На следующий день с готовым прошением она была у подъезда, когда государь садился в коляску. Полин едва не упала в обморок: император сам подошёл к ней и спросил, что ей угодно. Собственно, это был ритуал – императору уже объяснили суть просьбы, и его благосклонность вселяла надежду на то, что прошение будет удовлетворено. В этом уверил Полин и метрдотель Мюллер, который вечером пришёл её поздравлять. Однако официального ответа дано пока не было, и она вернулась в Москву, прибыв туда как раз на Троицын день.
Ждать пришлось долго – лишь в ноябре Полин Гебль, или, как её упорно продолжали величать в деловых бумагах, «Полине Поль», было дано высочайшее дозволение следовать в Сибирь, на Нерчинские заводы. Там отбывал наказание государственный преступник Анненков, который, «будучи спрошен, изъявил желание вступить с означенной Поль в законный брак». Вадковская, крёстная мать Ивана Александровича, дала 2 тысячи рублей, её дочь, Елагина, ещё тысячу. Они считали Полин настоящей героиней. А матушка Ивана Александровича, Анна Ивановна, не дала ни копейки. Правда, послала с нею до Иркутска двух своих дворовых, чтобы проводили и помогли.
Деньги пришли к Полин совсем с неожиданной стороны. Спустя неделю после указа о разрешении ей следовать в Нерчинские заводы Полин вызвал к себе московский обер-полицмейстер Шульгин. В канцелярии ей выдали все необходимые документы для проезда и проживания, и лично обер-полицмейстер вынес ей три тысячи рублей сторублевыми ассигнациями. Он подал деньги вместе с бумагой, сплошь исписанной цифрами, и пояснил, что деньги на дорогу и обзаведение жалует государь император Николай Павлович из личных сумм, а на бумаге выписаны номера сторублевок, выдаваемых ей. При этом, усмехнувшись, Шульгин прибавил: «Государь, вероятно, не очень доверяет своей полиции».
Провожать Полин пришло множество народу, но, как все ни старались поддержать её, она была сама не своя: в Москве оставалась дочь. Везти её в Сибирь было безумием. Рыдающую Полин усадили в карету. В ночь на 23 декабря 1827 года она выехала из Москвы. В лёгоньких повозках эта женщина проделала трудный и длинный путь через всю Сибирь и добралась в Читу лишь 5 марта 1828 года – подгадав точно ко дню рождения Ивана Александровича.
В Сибири Полин приняла православие и стала зваться Прасковьей Егоровной, а после того, как их повенчали в читинской церкви, уже во всех бумагах писалась Полиной Егоровной Анненковой. Перед венчанием жениха и шаферов – таких же каторжан Свистунова и Муравьева – расковали, а по завершении церемонии снова заковали. Новобрачный пробыл с супругой не более получаса у неё на квартире, а на длительное, двухчасовое свидание его привели только на другой день. Так они стали жить-поживать.
Прасковья Егоровна очень скоро стала весьма популярна среди жён декабристов – сказалась выучка. Она умела стирать, штопать, шить, отлично готовила. Так что, несмотря на то, что они с Иваном Александровичем были беднее остальных, жилось ему гораздо лучше, чем всем прочим. Достаточно сказать, что казённой пищи Анненков не кушал – ему присылала еду Прасковья Егоровна. Деятельная француженка завела корову, разбила огород. Русские дворянки старались как могли, но за Полиной им было не угнаться. Она первая во всей Чите устроила у себя в доме настоящую кухонную плиту, и дамы сходились к ней брать уроки кулинарии – учились варить суп, печь пироги, делать жаркое. Но воспитание сказывалось, они брезговали брать в руки сырое мясо или ощипывать ещё теплую курицу.
В том же, 1828 году Прасковье Егоровне удалось добиться возвращения тех 60 тысяч рублей, которые были отобраны при аресте у Анненкова. Кроме того, она дала дочери фамилию мужа. Для этого ей снова пришлось писать императору, и Николай Павлович был снисходителен. «По наведённой справке оказалось, что при аресте Анненкова у него было отобрано ломбардных билетов на 60 тысяч рублей, 8310 рублей ассигнациями и 2 рубля 50 копеек серебром. Из них по долговым обязательствам было уплачено 6823 рубля, а оставшиеся после осуждения Анненкова деньги были препровождены его матери» – этот рапорт был получен Николаем на борту корабля «Париж», стоявшего на рейде порта Варна, и там же была наложена резолюция от 11 сентября 1828 года: «Справедливо. Спросить у матери Анненкова, согласна ли она возвратить жене его 60 тыс. рублей и желает ли, чтобы дочь их, прижитая до осуждения, носила имя Анненковой».
На деньги, отобранные при аресте, как и на всё имущество Анненкова, претендовали родственники. Всем спорам положил конец указ императора: «Чтобы найденные в имуществе преступника Анненкова 60 тысяч рублей были истребованы обратно от наследников и отданы жене его, Полине Анненковой. Прижитой же с нею преступником Анненковым дочери дозволить носить фамилию Анненкова, не предоставляя ей, впрочем, никаких других прав по рождению, в том числе и права наследования». После этого указа в Симбирск, где жил кузен Ивана Александровича Н. Н. Анненков, прибравший к рукам те 60 тысяч, был послан жандармский полковник, который и истребовал с него всю сумму в наличных деньгах. Изъятая сумма была отвезена в Петербург и сдана в канцелярию государя. Оттуда деньги отправили в Читу, где их получил генерал Лепарский и лично привёз Прасковье Егоровне. Эти 60 тысяч отправили обратно в Москву, где их поместили в банк, а в Сибирь высылали проценты, на которые Анненковы и прожили весь свой долгий срок каторги и последовавшей ссылки.
Предводительница дворянства
Тут надо уточнить, что для сосланных в Сибирь по «политическому делу» всё было не так уж страшно. В записках декабриста М. А. Бестужева, отбывавшего наказание вместе с Анненковым, остались довольно занятные описания этой каторги: «От казны получали мы по 3 копейки ассигнациями и на 2 копейки муки. По положению варить и печь должны были мы сами, но когда мы прибыли в Читу, кухни ещё не выстроили, а потому кушанье варили на подряде у горного начальника Читы Смольянинова, на дочери которого потом женился Завалишин». То есть питание арестантов до приезда к ним жён находилось в руках милейшей Фелицаты Осиповны Смольяниновой – сводной тётки Анненкова и покровительницы арестантов. Что касается самих работ: «В Чите нас водили на земляную работу – но это была только приятная прогулка – мы выходили с книгами в руках и располагались в тени для чтения. Охотники ровняли дорогу. На Петровском заводе, куда нас перевели из Читы три года спустя, для работ была устроена мельница с ручными жерновами, на которой, ежели нам было угодно, то мололи, для моциона». От «близкого общения» ссыльных с жёнами ещё в Чите, к немалому смущению начальства, стали один за другим родиться дети. Прасковья Егоровна родила дочь Аннушку.
Перевод на Петровский завод расстроил декабристов и их близких: всё-таки они уже обжились в Чите, завели кое-какое хозяйство, которое пришлось бросить. Да к тому же климат местности, в которой был устроен Петровский завод, был много хуже читинского, а потому все тужили об этом переезде, но, как оказалось, напрасно. На новом месте всё обустроилось, а так как завод был ещё дальше от начальства, чем читинский острог, то постепенно, легальными и тайными усилиями, жизнь арестантов была облегчена. Постепенно им дозволили иметь книги, писать, читать. Прасковья Егоровна Анненкова была неистощима на выдумки и, по общему признанию, умела «устраивать самые разные дела». Эта дама обладала чрезвычайными пробивными способностями, а главное, затвердила урок жизни в России: дав денег, можно добиться чего угодно. На жизнь она смотрела со здоровым цинизмом, и потому к ней обращались за помощью в таких делах, с которыми к кому попало не подойдёшь. Именно она взялась решить проблему мужского одиночества каторжников. Эту тему как-то не принято затрагивать, но следует признать, что после того, как к нескольким каторжникам приехали жёны, остальные оказались в незавидном положении. Личная жизнь товарищей протекала практически у них на глазах, а оттого переносить одиночество молодым, полным сил людям было труднее. Анненкова нашла выход: она наняла здоровую девку, подкупила водовоза, доставлявшего воду в острог, дала денег часовым у ворот, и ту девку в пустой бочке вечером ввезли в острог. Утром героическую утешительницу вывезли в той же бочке. Впоследствии подобный трюк удалось повторить несколько раз в полнейшей тайне. Потом начальство всё же прознало об утехах арестантов, однако шума поднимать никто не стал – видимо, командование расценило, что так будет проще: одной проблемой меньше, пусть себе.
Иван Александрович отбыл на каторге десять лет и был выпущен на поселение. Потом ему разрешили поступить в статскую службу, они с Прасковьей Егоровной осели в Тобольске, зажили скромно, душа в душу. За те тридцать лет, что они прожили в Сибири, Полина (Прасковья – ред.) Анненкова-Гебль родила мужу много детей, из которых выжило шестеро. Дети получили приличное образование, дочери достаточно удачно вышли замуж. Анненковы уже в 1850-х годах вернулись из ссылки, а так как жить в столичных городах им было запрещено, то поселились в Нижнем Новгороде, где Иван Александрович несколько раз был избираем предводителем уездного дворянства и служил при губернаторе Муравьеве, также бывшем декабристе. Имущество, оставшееся от матери, им пришлось добывать путём судебной тяжбы, ибо родственники сумели-таки оформить опеку над частью наследства Анненковой, которая под старость лет разорилась совершенно. Ивану Александровичу удалось отстоять выплату 100 тысяч рублей для себя и такой же суммы для старшей дочери, а кроме того, ему перешли несколько имений.
Любопытно, но «декабрист» Анненков как барин проявил себя расчётливым и жёстким хозяином, не дававшим крестьянам никакой поблажки в отношении недоимок, потрав и прочего. Он строго взыскивал с нерадивых старост, а в письмах к старшему сыну наставлял его применять самые решительные меры к ликвидации крестьянской задолженности и рекомендовал «особенно не церемониться в выборе средств».
Полина умерла первой, в сентябре 1876 года, но вместе с её смертью кончилась жизнь и для Ивана Александровича: повредившись рассудком, он гнал прочь людей, приехавших выразить сочувствие, чудил в церкви при отпевании. Впав в безумие, он прожил на попечении детей чуть больше года, после чего и сам в январе 1878 года покинул этот мир. Похоронили их рядом, на кладбище нижегородского Крестовоздвиженского монастыря. В советское время прах обоих был перенесён на Бугровское кладбище. Внуки Анненковых после революции покинули страну и осели в эмиграции, опубликовав за границей воспоминания о бабушке и дедушке.
