Почему же был выбран именно этот вариант освобождения крестьян? Какова была судьба реформы? Стали ли вчерашние крепостные по-настоящему свободными людьми?
19 февраля 1861 года Александр II издал «Манифест об отмене крепостного права», а также «Положение о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости», сделавшие российских крестьян свободными людьми и впервые в нашей истории уравнявшие в правах со всеми остальными жителями страны.
Крестьянской реформе суждено было стать первой и самой дискуссионной из целой череды преобразований, оставшихся в истории под названием «Великие реформы». Современники — самых разных сословий, классов и политических убеждений — остались недовольны реформой, считая ее или слишком радикальной, или, наоборот, недостаточно последовательной. Почему же был выбран именно этот вариант освобождения крестьян? Какова была судьба реформы? Стали ли вчерашние крепостные по-настоящему свободными людьми?
Конец сверхдержавы
Поражение в Крымской войне в середине 50-х годов XIX века стало настоящим шоком для высших слоев русского общества, за многие десятилетия привыкших считать Россию ведущей европейской державой. Каково бы ни было отношение к правлению Николая I, ознаменовавшемуся жестким наступлением на все ростки свободной мысли, сомнений в международном статусе империи почти ни у кого не возникало.
Подобному ощущению способствовал и пышный культ победы над Наполеоном сорокалетней давности, и роль, сыгранная Россией в подавлении «революционной заразы» в Европе в 1848 году. В такой ситуации поражение в войне на собственной территории не могло быть воспринято иначе как национальная и «геополитическая» катастрофа. Тем более что последствия действительно были чрезвычайно серьезными: Россия фактически лишалась военного присутствия на Черном море — своего главного ключа к влиянию на европейские дела.
Главный творец былого величия — император Николай — скончался за несколько месяцев до краха выстроенного им здания. По одной из версий, государь отравился, не выдержав происходящей по его собственной вине катастрофы. В феврале 1855 года на престол вступил его старший сын — Александр.
В обстановке застоя и всеобщего уныния от нового императора многого не ждали: в высшем обществе было хорошо известно, что молодой царь во многих отношениях был даже большим консерватором и реакционером, чем его собственный отец. Оптимистов было совсем немного. Среди них — теоретик славянофильства Алексей Хомяков, полушутя выведший закономерность, что в России плохие цари всегда чередуются с хорошими, а потому новый обязательно принесет стране грандиозные перемены. Этот сомнительный с виду прогноз оказался в итоге самым точным.
Символ модернизации
Само по себе крепостное право не было причиной поражения в Крымской войне: куда большую роль сыграла техническая отсталость русской армии и неразвитая инфраструктура. Более того, и чисто экономически крепостничество было вполне оправданно: никакого кризиса не наблюдалось, крепостные хозяйства приносили доход.
Но именно крепостное право было главным символом старой России, ее коренным отличием от европейских государств, которым только что была проиграна война. И его отмена должна была означать готовность власти модернизировать страну, ввести ее в число передовых государств, в конечном итоге — вернуть статус великой державы. Крепостничество отжило свой век не вообще, а прежде всего в головах наиболее влиятельных представителей элиты страны.
Однако для его отмены нужно было не только понимание этого, но и огромная политическая воля. Даже верный помощник Николая I, шеф жандармов Александр Бенкендорф еще на заре правления своего друга и господина уверял, что крепостное право — пороховая бочка под зданием империи. А сам покойный государь время от времени предупреждал министров, что если не взяться за крепостное право всерьез, то дело закончится очередным «русским бунтом». И тем не менее дать крестьянам «волю» сам так и не решился, по легенде, на смертном одре завещав это сыну.
Защитники крепостничества объясняли, что в нем кроется суть «особого русского пути», но после поражения в Крымской войне этот аргумент можно было без сожаления отбросить. Куда труднее было объяснить помещикам, многие из которых входили в ближайшее окружение царя, на каком основании они должны были в обязательном порядке лишиться собственности, веками в полном соответствии с законом принадлежавшей им. Не случайно даже самые истые демократы из дворянской среды, выступая в принципе за отмену крепостничества, собственным крестьянами давать вольную не спешили.
Реакция самого народа также была непредсказуема: кто мог точно сказать, какой именно «воли» он ждет и как ею распорядится? Что ждать от народной стихии? Наконец, со времен последнего дворцового переворота прошло чуть более 50 лет, его жертвой стал дедушка Александра — Павел I, и для того, чтобы решиться на лишение дворян привилегий, императору нужна была немалая смелость.
И эту смелость он в себе нашел. На следующий год после вступления на престол император публично заявил, что «лучше отменить крепостное право сверху, нежели дожидаться того времени, когда оно само собою начнет отменяться снизу».
«Оборотни» и «камикадзе»
После принятия принципиального решения о начале реформы перед Александром встал серьезный вопрос о том, чьими, собственно, руками ее осуществлять? Пугая дворян перспективой «отмены снизу», то есть стихийного народного бунта, новой пугачевщины, царь, по-видимому, рассчитывал пробудить их собственную инициативу и разделить таким образом дело освобождения крестьян с самими крепостниками.
Однако ответом на царский призыв стало красноречивое молчание. Зато МВД организовало «добровольное» ходатайство дворянства об отмене крепостного права. Пассивное сопротивление началось еще до старта реформы. Царь понял, что обходиться придется собственными силами.
Между тем его кадровый ресурс был весьма ограничен, ведь большинство министров достались ему от покойного отца — именно этим людям Николай в свое время ставил на вид нежелание заниматься крестьянской реформой. Однако и среди них, как ни странно, нашлись люди, готовые на старости лет заняться ломкой России, созданной не в последнюю очередь их собственными руками.
Этих почтенных старцев Натан Эйдельман назвал «оборотнями», имея в виду, что, дожив до седин, они вернулись к либеральным чаяниям собственной молодости. Многие из этих людей некогда были близки к декабристам, а потом при Николае, чтобы смыть пятно с репутации, служили особенно рьяно. Теперь им представился последний шанс изменить свой образ в глазах будущих поколений.
Особенно выделялся в этой группе стариков Яков Ростовцев. В юности он был вхож в декабристские круги, накануне 14 декабря 1825 года известил о готовящемся восстании Николая I, при этом открыто сообщив о своем решении самим заговорщикам. Впоследствии сделал не самую яркую карьеру, однако стал личным другом и даже наставником будущего Александра II. Сын Ростовцева перед своей ранней смертью якобы умолял отца смыть позор предательства, освободив российских крестьян, и именно несчастный отец стал реальным лидером реформаторов.
Вместе с «неолиберальными» старцами за дело реформы взялись молодые «технократы». Это были 35-40-летние чиновники средней руки, также сделавшие карьеру при Николае и понимавшие все пороки системы, но в отличие от старших коллег не запуганные жесткой расправой над декабристами.
Реформаторы хорошо понимали, что в репутационном смысле были настоящими «камикадзе»: многие из людей их круга, такие же крепостники, как и они сами, никогда не простят им шоковой терапии, которую предстояло проделать. Однако они возвысились над узкосословными интересами, предпочли выполнить общегосударственную задачу и энергично принялись готовить освобождение.
Реформы дороже парламента
К ноябрю 1857 года Александр уже не надеялся на самостоятельную дворянскую инициативу и решил стимулировать ее сверху, повелев учредить в каждой губернии дворянский комитет для обсуждения пожеланий знати относительно крестьянского вопроса. Фактически дворян поставили перед фактом: крестьяне в любом случае будут освобождены.
В то время приближенные царя, да и сам государь, склонялись к тому, что отпускать крестьян нужно без земли, считая, что в противном случае помещики будут ущемлены в правах слишком сильно. Такой вариант освобождения опирался на европейский опыт: без земли были отпущены, в частности, австрийские и прусские крестьяне. Тот же механизм опробовали в западных, так называемых остзейских губерниях Российской империи. На такие условия дворяне, пусть и со скрипом, согласиться были готовы.
Однако весной 1858 года на территории современной Эстонии, где крестьян уже давно освободили именно этим манером, произошло крупномасштабное восстание, убедившее императора в том, что такой вариант реформы лишь усугубит проблему. Яков Ростовцев, вполне согласный со своим господином, пренебрежительно называл освобождение без земли «птичьей свободой» и твердо настаивал на наделении крестьян землей.
Все это сулило еще большее напряжение в дворянской среде, только-только смирившейся с самой идеей реформы. Когда осенью 1859 года в Петербург съехались губернские дворянские делегаты для внесения предложений о будущей реформе, в правительстве всерьез опасались, что дело может закончиться аристократической революцией — именно так за 70 лет до этого начиналась революция французская.
Переворота, однако, не произошло, и, по мнению одного из тогдашних столичных чиновников, только потому, что делегаты «боялись нас еще больше, чем мы их».
К тому времени реформаторы окончательно пришли к выводу, что проведение реформ важнее «общественного мнения». Отдельные представители дворянства то и дело предлагали властям собрать некий прообраз парламента, что с современной точки зрения может показаться мерой вполне либеральной. Однако окружению царя было вполне понятно, что такой «предпарламент» не может не стать дворянским, а значит, сделает все, чтобы остановить реформы. И тогда надежды на модернизацию были бы потеряны, возможно, на многие десятилетия вперед.
Между тем тогдашние реформаторы были полны решимости довести свою историческую миссию до конца, а вот плохая сочетаемость демократии и преобразований с тех пор остается одним из главных исторических бичей России.
19 февраля
Ночь после оглашения «Манифеста об отмене крепостного права» Александр II, по некоторым сведениям, провел в покоях своей сестры: император, как и все предыдущие годы, опасался, что дворянская оппозиция может решиться на переворот и его могут убить. Меры предосторожности были приняты самые серьезные: петербургскому генерал-губернатору были заранее даны секретные распоряжения относительно действий войск на случай «возмущения». Точные даты оглашения «Манифеста» в столице были известны лишь ближайшим соратникам императора и лицам, непосредственно отвечавшим за его безопасность.
Помимо переворота в столице опасались и народного возмущения в регионах. Мнением крестьян в ходе подготовки реформы никто специально не интересовался, и ориентировались разработчики на свои нередко умозрительные представления о чаяниях народа. Все понимали, что полностью исключить эксцессы невозможно. Войска на местах были приведены в повышенную боевую готовность, а сам «Манифест» решено обнародовать в период Великого поста, когда верующим категорически запрещается пить, что должно было огородить от пьяных выходок, которые могли перерасти в бунт.
Вопреки опасениям, новость о «воле» крестьяне приняли на удивление спокойно. Правда, и особенного энтузиазма она тоже не вызвала. Крестьяне получили личную свободу и многие гражданские права. Земля оставалась в собственности помещиков, однако они обязаны были предоставить крестьянам в пользование земельный надел, размер которого варьировался от региона к региону — как правило, они оказывались меньше дореформенных.
За право пользования наделом крестьяне отбывали барщину или платили оброк, и в течение девяти лет отказаться от земли права не имели. «Свободный сельский обыватель» мог выкупить свой надел, однако происходило это по инициативе помещика, для чего государство ссужало крестьянину на 49 лет средства под 6 процентов годовых.
Насколько спокойным, как правило, были сами дни оглашения «Манифеста», настолько же бурными выдались следующие недели. Сразу в нескольких регионах страны вспыхнули крестьянские восстания, однако худшие прогнозы не сбылись: новой пугачевщины не случилось.
Итоги шоковой терапии
Избавление России от 200-летнего крепостничества, безусловно, знаменовало новую страницу в ее истории. Однако вместо того чтобы консолидировать общество, оно разъединило его. Оказалось, что о стране как едином организме действительно способна думать лишь небольшая группа образованных чиновников.
Многие дворяне чувствовали себя ограбленными. Еще больше способствовала этому деятельность мировых посредников, назначенных правительством и призванных регулировать новые отношения в деревне. Как и разработчики реформы, они пеклись, как правило, не о сословных интересах знати, а о справедливости.
В кругах левой разночинной интеллигенции, напротив, крепло убеждение, что ограблен — дворянами и царем — российский народ. Более того, наиболее радикальные ее представители вроде Николая Чернышевского, еще недавно с удовольствием сотрудничавшего с реформаторским печатным официозом, подстрекали крестьян к бунту и открыто исходили из принципа «Чем хуже, тем лучше».
Правда, от народа они оказались еще дальше, чем правительственные чиновники, и их призывы в крестьянской среде эффекта не возымели, зато очень повлияли на городскую молодежь. Впечатленные рассказом о тотальном грабеже народа юные студенты стройными рядами потянутся в террористические организации, открыв дверь в царский кабинет самым ярым консерваторам и откровенным реакционерам.
Наконец, крестьяне, получив свободу от бывших владельцев, оказались в крепких до удушения объятиях общины. Изначально реформаторы стремились создать в России класс мелких эффективных собственников. Опасаясь, что сразу за освобождением начнется бесконтрольное бегство крестьян из деревни, они решили на первое время привязать их к земле, а заодно к общине с ее круговой порукой и контролем за личной жизнью своих членов. «Первое время» растянулось, однако, на многие десятилетия.
Как выяснилось, с общиной иметь дело было удобней всем. Помещику не нужно было каждый раз по-новому выстраивать отношения с отдельно взятым крестьянином. Казне община упрощала жизнь в плане сбора налогов. Полиции было проще следить за жестко структурированной общинной жизнью. Левые видели в общине символ готовности русского народа к социализму. Наконец, самим крестьянам община гарантировала минимальный прожиточный уровень, превышать который большинство из них по многовековой привычке особенно и не желало.
Петр I и Александр II
Крестьянская реформа должна была стать последним аккордом в ликвидации тяжелого наследия Петра I. Прорубая свое пресловутое окно в Европу, первый российский император поставил все сословия, не исключая дворянства, в полную зависимость от государства. Тактически это обеспечило успешную реализацию завоевательных планов царя, стратегически — на многие десятилетия лишило страну всякого подобия гражданского общества. Следующие полтора столетия после смерти Петра государство постепенно освобождало своих подданных. Крестьяне в этом ряду стояли последними.
Но выяснилось, что далеко не для всех свобода лучше, чем несвобода. Малообразованные, за многие века отученные от самостоятельного принятия решений, не привыкшие к рыночной конкуренции, новоявленные «свободные сельские обыватели» с радостью зацепились за общину — лазейку для сохранения рабства, оставленную правительством из чисто тактических соображений. В итоге экономика развивалась значительно медленнее, чем могла бы; пресловутый класс мелких собственников так и не возник; опирающееся на него свободное общество — тоже.
Не став по-настоящему свободными, свое недовольство крестьяне продолжали выражать по старинке — бунтом. Когда через несколько десятилетий его всеми правдами и неправдами возглавила интеллигенция, он превратился в череду страшных революций. А главным национальным историческим героем остался Петр I, закрепостивший народ, а не Александр II, попытавшийся его раскрепостить.
Автор: Дмитрий Карцев, журнал «Огонёк» № 6 (5165)
