28 сентября Николай Рыжков отмечает 90-летний юбилей. На днях президент подписал указ о присвоении сенатору от Белгородской области звания Героя Труда Российской Федерации. Действительно, Николай Иванович — настоящий аксакал большой отечественной политики: «осень народов» он встретил на посту председателя Совмина СССР. «Культура» расспросила Рыжкова о причинах «бархатных революций» в Европе и отношении к ним среди советского руководства.
культура: Есть известное фото с парада по случаю 70-летия Октябрьской революции. Горбачев, Рыжков и Ярузельский стоят на трибуне Мавзолея, все смеются. Однако уже через пару лет последнему станет не до смеха, и он безропотно отдаст власть.
Рыжков: Войцех был достаточно серьезный и глубокий политик. Сугубо военный человек, окончил военное училище в Рязани, сражался на фронте на стороне Советского Союза. Он прекрасно понимал, что происходило, и поэтому другого выхода в 1989 году уже не видел. Ярузельский никогда не отважился бы на гражданскую войну. Хотя вот в 1981-м — по крайней мере, в то время мы так считали, — Ярузельский поступил правильно, объявив военное положение. Он взял на себя огромную ответственность, но при этом спас Польшу от хаоса, который там наметился.
Мы с ним познакомились в начале 80-х, как раз когда он возглавил страну и когда там усиливалась «Солидарность». Я в тот момент работал в Госплане, и через нас проходили различные программы помощи Польше. С тех пор с Ярузельским мы поддерживали хорошие отношения. Правда, после моей отставки больше не встречались.
Конечно, Ярузельский догадывался, что рано или поздно ему аукнется 1981-й. Потом, когда власть сменилась, о нем писали всякие небылицы, обвиняли во всех смертных грехах. Войцех однажды даже подвергся нападению. Когда он подписывал мемуары в каком-то книжном магазине или библиотеке, один поляк, пришедший под видом поклонника, ударил старика по голове двумя кирпичами, завернутыми в газету.
культура: А на заседаниях Политбюро летом 1989-го не звучали призывы повторить в Польше сценарий «пражской весны»?
Рыжков: Среди нас не было «ястребов», людей с жесткой позицией. Поэтому силовой вариант не обсуждался. Да и, честно сказать, другого выбора, кроме мирного развода, уже не просматривалось. Нереально было повторить то, что случилось в свое время в ГДР, Венгрии, Чехословакии. Все отлично понимали: с 1968 года минуло двадцать лет, сменилась целая эпоха — в Восточной Европе подули новые ветры.
То, что началось в соцстранах тогда и позднее, закончилось падением Берлинской стены, конечно же, стало результатом нашей перестройки. Люди увидели, что в Союзе происходят кардинальные перемены. Это их и подтолкнуло. Так что спорили мы лишь о том, как выходить из положения. Бывало, я не находил общий язык с руководством страны, мы предъявляли друг к другу претензии, дискутировали.
На фоне наших жарких споров проходило, например, объединение Германии. Горбачев к такой перспективе относился с нескрываемым энтузиазмом. Шли переговоры в формате «два плюс два» — ГДР и ФРГ, СССР и США. Моя позиция заключалась в следующем: если уж объединение неизбежно, то пусть в договоре будет прописано, что Германия становится нейтральным государством, что немцы обязуются никогда более не вступать в военно-политические блоки. Блок имелся в виду, вы сами понимаете какой, НАТО. К сожалению, я остался в меньшинстве.
Еще один вопрос касался денег. Предстояло вывозить большое количество боевой техники, вооружения, переселить множество людей. Ведь в ГДР были построены целые города для советских военнослужащих. Я прекрасно понимал, что сумма, на которую договаривались с западными партнерами Горбачев и Шеварднадзе, — это копейки, и нам на них нового жилья для офицеров не построить.
культура: Вы как-то рассказывали, что у Горбачева и Коля бывали жесткие ссоры. Однажды правительство ФРГ очень грубо ответило на какой-то выпад Михаила Сергеевича. И тогда на Политбюро даже всерьез обсуждалось, не перекрыть ли поставки газа западным немцам. Мол, пусть они посинеют зимой от холода. Но Вы отклонили жесткий сценарий, аргументируя тем, что Советскому Союзу нельзя терять ни поток валюты, ни репутацию надежного поставщика углеводородов.
Рыжков: Помню такой случай, но пришелся он на первые годы правления Горбачева. А в 1989–1990 годах многие практические дела, связанные с объединением Германии, оказались проработанными недостаточно глубоко. Наш генсек пошел на поводу у Коля. Тот был удивительно хитрым немцем, напористым. Как он уговорил Горбачева, черт его знает!.. В результате нанесли ущерб собственной стране. Меня, увы, в то время уже никто не слушал.
Еще одну проблему создало новое правительство Польши. Когда мы собрались вывозить из Германии войска по железной дороге, Варшава вздрючила цены. Обложили данью каждый вагон, точнее каждую ось, а в старых вагонах имелось даже не по четыре, а по шесть осей. Так что нам никаких денег не хватало. В итоге мы были вынуждены часть войск и имущества отправить в Союз морем, чтобы не платить Варшаве.
культура: Почему все же социалистические режимы осенью 1989-го развалились — словно от легкого ветерка? Ведь вообще же никто не вышел их защищать…
Рыжков: А разве у нас через два года по-другому произошло? При том, что в нашей стране насчитывалось 19 миллионов коммунистов: четыре миллиона, правда, к середине 1991-го сбежали из партии, но ведь оставалось же еще 15 миллионов! Но кто-нибудь выступил на защиту советской власти? Никто. Армия какая была? Она тоже промолчала. В системе КГБ сколько тысяч офицеров числилось? Никто не вышел на улицу. Примерно то же самое случилось и в Восточной Европе.
культура: То есть социалистические правительства оказались настолько непопулярными?
Рыжков: И в ГДР, и в Чехословакии, и в соседних странах расшатали общую ситуацию. Грехов у нас достаточно было, и у них тоже хватало — в экономической, социальной политике и так далее. Все это факт. Я, будучи на посту главы правительства Советского Союза, хорошо осознавал, что поворот назрел. Что нужно меньше денег отдавать на оборону и больше денег вкладывать в социальную сферу.
Но, понимаете, в чем дело… Мое поколение застало Великую Отечественную, хотя и были мы тогда мальчишками. Поэтому мы и последнее могли отдать армии и флоту, лишь бы не грянула новая война. Наше поколение согласно было терпеть нехватку продуктов, одежды, товаров народного потребления. Я, например, впервые надел белую рубашку в 25 лет, когда женился.
Но людям среднего возраста, молодежи, конечно, хотелось по-иному жить. А те, кто органически ненавидел советский строй, считал его каким-то недоразумением, указывали на Запад — мол, там в магазинах прилавки ломятся, а у нас шаром покати. Если что-то стоящее — сразу очередь на километр. Эта горькая правда в качестве инструмента антисоветской пропаганды получилась очень действенной. Вместе с тем сограждане не хотели понимать, что при капитализме не будет полностью бесплатной медицины, а бесплатное образование станет доступным далеко не каждому. В СССР, по сути, было бесплатное жилье — но наши люди считали, что оно Богом дано!..
культура: Несколько месяцев назад на Западе, да и в России огромный резонанс вызвал англо-американский сериал «Чернобыль». В качестве эпиграфа там приводятся слова Горбачева: чернобыльская катастрофа предопределила распад Союза. Вы согласны?
Рыжков: Я бы таких выводов не делал. Не надо, не надо, Михаил Сергеевич! Слушайте, у нас хватало настоящих грехов. Нечего подтаскивать сюда то, чего не было.
Сказать, что чернобыльская катастрофа вызвала в обществе реакцию против власти, я не могу. Я был председателем комиссии Политбюро по ликвидации последствий аварии. Так вот, тяжелее всего было отказывать людям. Вал заявлений шел из всех уголков страны: пошлите меня, возьмите! Несмотря на всю сложность ситуации, мы переживали колоссальный морально-политический подъем. Добровольцы в очередь вставали, чтобы хоть как-то помочь государству справиться. Но лишь несколько лет прошло, начались выборы депутатов Верховного совета и… Какие речи зазвучали! Каких только данных не подоставали! Все, что можно использовать в связи с Чернобылем, взяли на вооружение люди, которые боролись против советского строя.
культура: То есть чернобыльская трагедия не сказалась на развале СССР и всего социалистического блока?
Рыжков: Сказалась. Мы были вынуждены отвлечь на нее огромные ресурсы.
культура: И, вероятно, она привела к падению репутации Советского Союза…
Рыжков: А вы знаете, что за семь лет до того подобная авария случилась в США — на АЭС в Три-Майл-Айленд? После взрыва, когда мы стали анализировать, один ученый говорит: «В Америке было что-то подобное». Мы за этот факт зацепились: «Слушайте, давайте запросим документы, как они справлялись». Никто же толком не представлял, как гасить разрушенный ядерный реактор. Это потом уже академик Легасов и прочие ученые объяснили, что надо использовать песок и свинец.
Кинулись смотреть, но, оказалось, вся документация по американской станции засекречена. Как это понимать? Если США первые взорвались, то должны были на весь мир рассказать.
Когда Легасов в Австрии на сессии МАГАТЭ доложил, что произошло, отчитался о том, что мы сделали для ликвидации последствий, то нам поставили высочайшую оценку. И ученые всего мира подтвердили: сделанное русскими — бесценный опыт. И они как в воду смотрели. Когда произошла авария на «Фукусиме», чернобыльская история очень пригодилась. Сами японцы с благодарностью отмечали, что 50 процентов принятых решений они взяли из нашего опыта.
культура: Николай Иванович, а на заседаниях Политбюро в 1989–1990 гг. не звучала такая идея — заключить Большую сделку, обменяв наш геополитический статус на мощный экономический рост? Дескать, пусть советские войска уходят из Европы, а взамен Запад инвестирует в нашу индустрию, запустит цепочки новейших производств, поделится технологиями.
Рыжков: Такой вопрос никогда не стоял. Мы были не против того, чтобы интегрироваться в научно-техническую революцию, осваивать технологии, строить современные заводы. Но продавать свои национальные интересы? Такого никогда не обсуждалось. Не завидую тому человеку, который бы выступил с подобным предложением.
Фото на анонсе: Reuters/Pixstream
