История войн, которые вела Россия за последние два-три столетия, полна тайн, парадоксов, до сих не выясненных или по каким-то причинам скрытых от широкой публики обстоятельств…
Тридцать пять суток Наполеон сидел в Первопрестольной — пять недель, которые оказались самой большой загадкой Отечественной войны 1812 года. Москва пала, но эта победа французов обернулась для них катастрофой.
Почему именно дым догоравшей «скифской столицы» затмил военный гений завоевателя? Неужели Кутузов и Барклай-де-Толли, два расчетливых русских полководца, сумели заманить его в московскую мышеловку? Ничего подобного.
Наполеон с первого дня войны держал инициативу в своих руках. И после Бородина вполне мог бы в Москву не входить, но все-таки это сделал. И вовсе не из-за тщеславия — у Бонапарта были причины куда более веские: он вел поиски альтернативного претендента на российский престол и рассчитывал не на продолжение войны, а на дворцовый переворот в Санкт-Петербурге. Белокаменная была нужна корсиканцу как политический плацдарм, с которого можно было бы поддержать заговор против Александра I. «Пришлец сей бранный» искренне верил: вот-вот русского государя свергнут его же придворные.
Это убеждение было, скорее всего, навеяно намеренной дезинформацией российских спецслужб: по изначальному плану Бонапарт должен был получить «известие» о заговоре еще в Вильно или в Витебске; в ожидании мятежа он был бы вынужден замедлить наступление, а монолит Великой армии оказался бы раздроблен, корпуса — рассеяны по обширной территории, втянуты в бесконечные фланговые стычки с мобильными русскими отрядами. По неизвестным причинам осуществление этого плана российским бойцам невидимого фронта пришлось отложить.
На кого рассчитывал французский император? В деталях изучивший хронику свержения Петра III и летопись убийства Павла I (при молчаливом согласии наследника), он мог предполагать, что с такой же легкостью в критический для России момент будет смещен и Александр. Бонапарт неоднократно общался с ним, лицемерно называл его «своим братом». Скептически воспринимавший рослых красавцев корсиканец не признавал за русским монархом ни проницательного ума, ни бойцовских качеств. («Если бы он был женщиной, я бы на нем женился», — писал об Александре I после знакомства с ним Наполеон.)
В качестве кандидата на российский престол, скорее всего, ему рекомендовали великого князя Константина, младшего брата царя. Они никогда не были близки, да и воспитывались Екатериной II порознь, в условиях заочной конкуренции. Кроме того, буквально в первые дни войны удаленный из действующей армии Константин Павлович оставался в Санкт-Петербурге.
Весной 1813 года в западной прессе были опубликованы по меньшей мере два сообщения о его поведении в ту пору. В немецкой газете «Франкфуртер цайтунг» прошла заметка о том, что, как только Наполеон вступил в Москву, к нему ринулся из Санкт-Петербурга Константин, но его перехватили казаки и насильно вернули в столицу. Второе сообщение гласило примерно следующее: великий князь с предложением о мире отправился в Первопрестольную по объездным дорогам, дабы обмануть русскую охрану, но его проводник сбился с пути и заблудился в чаще…
Странным был день 27 сентября 1812 года, когда два главнокомандующих разом изменили собственные планы: Наполеон приказал Великой армии выходить из Москвы, чтобы идти на Санкт-Петербург, а Кутузов дал команду начать атаки на французские рубежи в районе Подольска. С утра оба одновременно выпустили соответствующие приказы, а на следующий день отменили их без объяснения причин.
Это означает, что произошло какое-то важное событие, известное им обоим. Скорее всего, к вечеру Наполеон получил так называемое «письмо Кутузова» (кодовое название крупнейшей дезы российской разведки): французы перехватили русского офицера, который вез рапорт главнокомандующего царю, а в нем было указано, что положение нашей армии катастрофическое, значит, дескать, надо срочно идти с интервентами на мировую; французский император клюнул на приманку и остался в сожженной Москве готовить переговоры о мире; это и погубило Великую армию, стремительно деградировавшую с каждым днем оккупации.
Игра против Бонапарта велась тончайшая! Как только он объявлял, что идет на Санкт-Петербург, тут же вскрывалось «важнейшее обстоятельство», вынуждавшее отложить поход. Была даже заключена секретная конвенция о перемирии: все военные операции приостанавливались за исключением действий партизанских отрядов — это историческая реальность, достаточно посмотреть хронику боев. Но документы на сей предмет были уничтожены, и их зачисткой занимался не кто иной, как сам Александр I. Наверняка он же являлся и главным руководителем дезинформационной игры против Наполеона.
Александр Павлович был настоящим политиком. Этот внешне слегка женоподобный красавец великолепно разбирался в людях, создавал вокруг себя такие комбинации, где каждый из чиновников в отдельности ничего не стоил, а вместе, под его руководством, они составляли силу. Да и управлял царь часто не приказами, а прозрачными намеками, экивоками, создавая при этом широчайшее движение и людей, и мыслей. Помимо него на такие рисковые операции с дезой, где в случае утечки информации тень падала на брата государя, никто бы не решился. Впрочем, молодая русская разведка оказалась способна проводить в ту пору блестящие многоходовки. И вот парадокс парадоксов: воинскую спецслужбу России возглавили французы!
Высшая воинская полиция — так Александр назвал спецслужбы армии — была создана непосредственно перед началом кампании, в апреле 1812 года. Во главе ее встал действительный статский советник француз Яков (Жак) де Санглен, ранее преподававший немецкую словесность в Московском университете, а потом служивший директором Особенной канцелярии министерства полиции. Он (по одной из версий, незаконнорожденный сын князя Голицына) сделался настоящим доверенным лицом Александра I.
Рождение подобной спецслужбы было передовым шагом даже по мировым меркам. Ее существование являлось государственной тайной: подавляющее большинство российского генералитета даже не подозревало о создании таковой. Не знал о ней и противник. Эффективность молодой организации была потрясающей: людям де Санглена удавалось не только осуществлять контршпионаж, но и создать сеть агентов на оккупированных территориях, перехватывать практически всю французскую корреспонденцию. По словам Александра I, «нам очень помогало то, что мы всегда знали о намерениях Наполеона из его собственных депеш».
Заместителем де Санглена стал коллежский асессор Петр (Пьер) Валуа, тоже по своему происхождению галл. И вообще, этнические иностранцы среди сотрудников разведки составляли большинство: поляки, немцы, французы… Русские дворяне служить туда не шли, брезговали: мол, не благородное это дело.
«Шпионов» — иначе разведчиков не называли — настолько не любили в армии, что им даже опасно было появляться на собраниях офицеров: можно было схлопотать пощечину или вызов на дуэль. Да и ждать в работе помощи от действующей армии не приходилось… Но и в этих тяжелейших условиях де Санглен и его сотрудники провели серию блестящих операций.
Русская разведка посадила французов на голодный информационный паек, заставила Наполеона, далекого от знания реальной ситуации, но интуитивно это осознававшего, суетиться, совершать сослепу лишние движения. Он понимал, что, одерживая победы на полях сражений, проигрывает в тайных войнах и Англии, и России. И продолжал надеяться на заключение мира, хоть в какой-то мере достойного победителя, каковым Бонапарт себя считал.
Последней его надеждой в России стала женщина, певица и актриса Эмилия Леймон. Выступавшая до войны в Москве и Санкт-Петербурге, она, урожденная баронесса фон Цастров, была представлена Наполеону шефом Специального бюро при генштабе Великой армии, ветераном Польского легиона генералом Михалом Сокольницким.
С предложением о скорейшем заключении мира эта прекрасная дама отправилась, надо полагать, к великому князю Константину Павловичу (либо другим потенциальным заговорщикам из петербургской аристократии) и получила за свои труды четыре тысячи франков (сумма по тем временам немалая!). В столицу она добиралась на коляске, запряженной четверней, окольным путем, через Ярославль. Так получалось многим дольше, зато без риска вызвать подозрения в местах расположения русских караулов и застав, к тому же проще было затеряться среди караванов беженцев.
Чем та миссия завершилась, неясно, хотя известно, что казаками было перехвачено некое послание от 12 октября. Его отправил шефу почтовой службы в белорусский городок Толочин некто Monsieur Jataka. В секретном письме есть любопытная строчка: «Ждут возвращения курьера, отправленного в Санкт-Петербург с мирными предложениями; если они откажут, то придется оставить Москву». Выходит, император французов все-таки получил обнадеживающую весточку от прекрасной Эмилии и решил задержаться в Белокаменной еще на несколько дней. Впрочем, ответ из Санкт-Петербурга очень скоро стал понятен решительно всем: русские войска разгромили зябнувшие под дождями у Тарутина корпуса Мюрата…
14 октября Наполеон приказал готовиться к выступлению из Москвы. Ее он покидал на рассвете 19-го. Как раз в эти дни, бездарно для французов потерянные, пошел снег. И Великая (в недавнем прошлом) армия, отягощенная награбленным добром, бесконечными обозами беженцев и маркитанток, двинула по Калужскому тракту прочь — навстречу зиме, навстречу смерти…
Материал опубликован в июльском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».
