Попытки черни искать в мирных переселенцах из окрестных стран причину своих собственных бед стары как мир
 Картина С. В. Иванова (1864–1910) «Приезд иностранцев. XVII век» |
Проекты создания в Москве «кварталов для приезжих» или закрытой зоны «Сколково», где должна расцветать наука и плодиться инновации, по сути своей повторение давно пройденного. Отдельные поселения, пользовавшиеся особым статусом и жившие по законам, отличным от тех, по которым жили в окружавшем их государстве, на территории Москвы и в ближайшем Подмосковье начиная с XVI века, появлялись неоднократно.
Впервые подобие такого «особого поселения» возникло около 1520 года, когда великий князь Московский и всея Руси Василий III (1479–1533) призвал к себе на службу большой отряд иностранных «пищальников» — воинов, умевших обращаться с ручным огнестрельным оружием. Для проживания им отвели землю пустоши Наливки за Москвой-рекой (между нынешними московскими улицами Полянка и Якиманка). Изначально поселение в Наливках было военным лагерем, обитателям которого нужно было много свободного места для учений и стрельб, оттого-то их и поселили за городом. Вряд ли князь Василий, отправляя воинов элитной специальности на жительство в Наливки, пытался подобным образом отделить их, ограничить общение иноземцев-наемников со своими подданными — ведь в то же время в самой Москве иностранцы жили совершенно свободно.
Совсем недалеко от Кремля, возле Красной площади, там, где теперь проходят улицы Варварка и Ильинка, целый квартал занимали дома, лавки и склады «сурожских гостей». Так звали в Москве греческих, армянских и генуэзских купцов из крымских городов Сурожа (Судак) и Кафы (Феодосия), ведших в Москве большой торг дорогими тканями, предметами роскоши и разными другими «заморскими товарами». Поколение за поколением сурожские гости поддерживали отношения с московской знатью и высшим чиновничеством, многие из них были лично представлены великим князьям. Через этих коммерсантов совершались многие дипломатические и финансовые сделки московского царства — было время, когда лучшие гавани Крыма принадлежали генуэзцам.
 Генуэзская крепость в Судаке (Крым). С XIII века здесь хозяйничали венецианцы, а в 1365 году город и его окрестности вошли в состав генуэзской колонии, которая сохранялась до захвата Крыма турками в 1475 году. Фото (Creative Commons license): nejix |
Сохраняя статус сурожских гостей, многие выходцы из Крыма постоянно жили в Москве, и не ограничиваясь одним только торгом и посредничеством в международных делах, они брали подряды на строительство, приглашая архитекторов, кредитуя работы и надзирая за их ходом. В 1471 году сурожанин Фёдор Таракан выстроил для себя дом из камня и кирпича прямо у Фроловских (Спасских) ворот Кремля — это был первый каменный жилой дом в городе. Вслед за Тараканом и другие сурожские гости стали возводить в своем квартале «каменное строение», однако любопытная примета времени заключалась в том, что в этих хоромах их владельцы не жили. Каменные палаты, символ зажиточности, использовались в качестве приемных залов, контор торговых фирм, хранилищ ценностей, денег, книг и прочего — для жительства на усадьбах по-прежнему ставились деревянные терема.
Одна из таких усадеб принадлежала еще одному сурожскому гостю Ивану Дмитриевичу Бобрищеву, по прозвищу Юшка. После смерти Юшки, не имевшего наследников, она отошла казне. В 1556 году царь Иван Грозный (1530–1584) подписал торговый договор с Англией, и усадьба была пожалована англичанам под посольство и подворье купцам. Кроме этого английского анклава на улице Варварке, иноземцы довольно густо населяли Покровку и Бронную слободу, где возле своих мастерских и кузниц жили те, кто был связан с работами по металлу: оружейники, латники, серебряных и золотых дел мастера. К тому времени и Наливки стали слободой, в которой, судя по сохранившимся фрагментам надгробий слободского кладбища (обнаруженного в районе Мытной улицы), жили голландцы, выходцы из разных германских земель, англичане, итальянцы, датчане, и уже не только военные, но и купцы, ремесленники, врачи, толмачи-переводчики. Это поселение прекратило свое существование в 1571 году, когда в русские пределы вторгся крымский хан Девлет-Гирей (1551–1577).
Не встретив серьезного сопротивления, крымское войско дошло до самой столицы московского царства, но зайти в город хан не решился из-за бушевавшей в нем эпидемии чумы и ограничился лишь тем, что приказал поджечь посад и слободы, сплошь застроенные деревянными домами. Страшный пожар за несколько часов уничтожил большую часть города, не пощадив и заречные Наливки, выгоревшие дотла. Новым местом компактного проживания иностранцев в Москве стала Болвановка — местность на левом берегу Яузы (район современной Таганки). Там тоже все началось с военного лагеря, созданного наемниками, попавшими в Москву не совсем по своей воле.
 Немецкая слобода в начале XVIII века. Гравюра Генриха де Витта (Heinrich de Witt, 1671–1716) |
Лагерь охотников до помилования
Во время Ливонской войны захваченных на поле боя пленников приводили в Москву, где их держали в особой тюрьме, находившейся в Китай-городе, возле Троицких ворот, которыми кончалась Ильинская улица, шедшая от Кремля. Постепенно в этой тюрьме собралось до четырех тысяч человек, и среди них весной 1574 года оказались шотландские воины — остатки отряда наемников, присланного шведским королем для подкрепления его ливонских союзников.
Прибывших в Ревель шотландских ландскнехтов — панцирную пехоту, вооруженную тяжелыми саблями, пиками, бердышами, аркебузами и колесными пистолями — в январе 1574 года вместе с ливонским войском послали осаждать замок Везенберг (ныне эстонский город Раквере), занятый русским гарнизоном. Артиллерии осаждавших почти сразу же удалось разрушить одну из крепостных башен. Но когда шотландцы и ливонцы пошли на приступ, их атаку отбили, причинив им большой урон. Оставив под стенами замка более тысячи человек убитыми, союзники новых атак не предпринимали, ограничившись тем, что обложили Везенберг со всех сторон и регулярно обстреливали его из пушек.
Военная неудача и тяжкое житье зимой в чистом поле усугубились враждой, заведшейся в осадном лагере. Причиной конфликтов стало поведение шотландцев, которые крепко донимали окрестных крестьян и городских обывателей. В отрядах ландскнехтов дисциплина поддерживалась жесточайшими методами, но грабеж населения в охваченной войной местности считался одним из почтенных военных обычаев, и за мародерство наемных пехотинцев не наказывали.
Ливонские селяне, кабатчики и торговцы жаловались своим землякам из осадного отряда, что шотландские наемники обдирают их как липку, и просили за них заступиться. На этой почве в лагере у стен Везенберга частенько вспыхивали перебранки, перераставшие в драки. С каждым днем росло число взаимных обвинений, градус скандалов всё повышался, и 17 марта 1574 года, после очередной ссоры, между шотландцами и ливонскими немцами вспыхнула драка, быстро переросшая в ожесточенную перестрелку.
Русские со стен замка наблюдали за тем, как в лагере противника идет бой, в ходе которого ливонцы бросились на шотландцев в атаку и, прорвав строй ландскнехтов, многих из них положили в яростной рукопашной схватке. Спасаясь от этой резни, около сотни шотландских пехотинцев бежали к стенам Везенберга, прося русских принять их. Беглецов впустили в замок, но после того как 25 марта осада была снята и поредевшее войско противника отступило, шотландцев объявили пленниками. Как и полагалось, их под конвоем отправили в Москву, где вместе с другими военнопленными они оказались постояльцами тюремного заведения у Троицких ворот.
 Картина А. Д. Литовченко (1835–1890) «Иван Грозный показывает сокровища английскому послу Горсею». Расположением царя посол пользовался не столько для личного обогащения, сколько для облегчения участи оказавшихся в плену соотечественников |
На счастье шотландцев о них принялся хлопотать английский посол Джером Горсей (Jerome Horsey, ок. 1550–1626), бывший при московском дворе в большой чести. Царь Иван Грозный благоволил англичанам — он одарил их льготами и привилегиями в торговле, поручал им многие дела, осыпал их разными милостями, так что за это пристрастие на Москве ему даже дали кличку «английский царь». Пользуясь своим особенным положением при дворе, английский посол добился аудиенции и сумел уверить Ивана Васильевича в том, что прибывшие в Москву из-под Везенберга воины добровольно перешли на русскую сторону.
Причину их появления на службе у шведского короля мистер Горсей объяснил тем, что у шотландцев давно вошло в обычай отправляться в дальние страны и наниматься на военную службу. К этому-де их подталкивали суровость и скудость тех земель, где живут шотландцы, а также природная наклонность этого племени к поиску приключений и воинственность их нрава — они готовы служить любому христианскому государю, согласному достойно содержать наемное войско.
Джером Горсей подсказал, как лучше будет поступить с шотландцами, употребляя их в боевых делах противкрымских татар, нежели без всякого толку держать в заточении. Эта мысль показалась царю весьма занятной, и по распоряжению Грозного подопечных Горсея отделили от остальных пленных, поселив их близ Москвы, на Болвановке, где те стали лагерем. Отряд экипировали и вооружили за счет ливонских трофеев, а командира шотландцы выбрали сами, выкликнув имя опытного офицера Джимми Лингета.
По обычаю того времени содержавшиеся в тюрьме для собственного прокормления должны были собирать подаяние, и каждое утро партии военнопленных под конвоем тюремных приставов шли на торжище Красной площади и по лавкам Китай-города для сбора милостыни. Бродя по московским улицам, выклянчивая подачки, пленники не раз встречали сытых и нарядных парней из отряда капитана Лингета, с которыми они совсем недавно мыкали горе в московском узилище. Глядя на шотландцев и слушая их рассказы о московском житье-бытье, многие пленные решили и сами вырваться из постылой тюрьмы, объявив о желании поступить на службу в войско московского царя. Таких «охотников» объявили «помилованными» и отправили в военный лагерь на Болвановке, где из этого пополнения сформировали двенадцать сотен наемного войска европейского образца.
Как и предполагалось изначально, эту силу бросили против крымских татар, в очередной раз грозивших набегом. Боевой дебют нового войска на московской службе вышел более чем удачным: закаленные в боях солдаты, удерживая ровный строй, встретили массу атакующей татарской конницы плотным огнем, который велся беспрерывно за счет четкой смены шеренг стрелков и скорой перезарядки. До рукопашной схватки дело не дошло — понеся чувствительные потери под залпами новой пехоты, татары поворотили коней и, давя друг друга, помчались прочь.
 Дом постельничего Ивана Бобрищева в самом начале Варварки был передан английским купцам в середине XVI века после открытия северного морского пути и создания торговой «Московской компании». Сейчас чудом сохранившееся здание известно как «Старый Английский двор». Фото (Creative Commons license): NVO |
Известие об этой прекрасной победе очень обрадовало царя, и он распорядился наградить всех участников битвы. Им разрешили заводить семьи, женясь на женщинах из ливонского полона. Недавним пленным на Болвановке отводили участки земли 40 на 40 саженей, и на этой усадьбе они могли строить что угодно и заниматься любым делом. По свидетельству Джерома Горсея, иноземцам даже дозволили открыть свои кирхи, и в Москву прибыли несколько протестантских пасторов, проповедовавших в этих храмах. Главной же выгодой положения наемников Ивана Грозного была дарованная им от царя привилегия варить пиво, выкуривать хлебноевино и торговать горячительными напитками в собственных корчмах — русским частным лицам эти занятия были запрещены строжайше. Имея доходы от собственных кабаков, получая хорошее жалование от казны и пользуясь добычей во время военных походов, жители Болвановки скоро разбогатели, однако это процветание продолжалось совсем недолго, и по всем законам природы российской политики времена милостей к ним сменила государева «остуда».
После жесткого поражения русских ратей под Ригой, недалеко от города Кесь (ныне латвийский город Цесис), Иван Грозный был вынужден отдать недавних любимцев на растерзание московской черни, давно уже точившей зуб на иноземцев, исходя завистью их благополучию. Недовольство москвичей подогревали священники московских храмов, без устали обличавшие в своих проповедях «еретиков, порождающих соблазн своим суеверием и спаивающих русское дворянство». Всё это обернулось тем, что при полнейшем попустительстве властей в 1578 году по Москве прокатилась волна погромов, во время которых многие из иноземцев были убиты, а их имущество разграблено.
Тех иностранцев, кто уцелел после погромов, велено было выселить за черту города в поля, за село Елохово, между рекой Яуза и ручьем Кукуй. Там обосновалось около четырех сотен «инославных москвичей» (жителей иностранного происхождения, но уже принявших православие и московское подданство), за которыми в качестве особой милости оставили привилегию торговли горячительными напитками.
Кроме кабацкого торга, жители Немецкой слободы наладили промысел по постройке водяных мельниц и вскоре снова зажили богато. Эта поселение пережило Ивана Грозного, по указу которого было создано, и можно даже сказать процветало при Борисе Годунове (ок. 1550–1605), благоволившем иноземцам и старавшемся заполучить себе на службу как можно больше приезжих военных, мастеров и врачей. Но и этот период благополучия был совсем недолог — Немецкая слобода стала жертвой Смутного времени: сначала на зажиточность «немцев» позарилось войско Лжедмитрия I (ум. 1606), а окончательно её уничтожили поляки, весной 1611 года спалившие большую часть Москвы и все пригородные слободы. Разорение было таким полным и окончательным, что по сию пору материальных следов существования той первой Немецкой слободы не обнаружено, а только лишь в старинных документах встречаются упоминания о том, что она была в тех местах.
 План Новой Немецкой слободы на Яузе |
Урок Петру
С исчезновением Немецкой слободы иностранцы в Москве все же не перевелись. Несмотря на смуту, сохранились даже воинские части, сформированные из пришлых воинов, — к началу правления Романовых их насчитывалось до шести рот, регулярно выходивших на службу к южным рубежам, где не прекращалась пограничная война. Также немало оставалось торговцев, мастеров-ремесленников, которым в 1613 году первый царь из дома Романовых Михаил Фёдорович (1596–1645) милостиво дозволил селиться в самой Москве, там, где будет удобнее. Всё вернулось на круги своя — московский правитель отчаянно нуждался в разнообразных специалистах, взяться которым в России было просто неоткуда, а потому дефицит активно восполняли, приглашая на службу иноземцев.
Политику отца продолжил и сменивший на престоле царя Михаила молодой государь Алексей Михайлович(1629–1676), всячески поощрявший прибывавших к нему на службу. По одному только призыву купцов Акемы, Виниуса и Марселиса, получивших привилегию ставить железноделательные заводы, в московское царство разом приехали более шести сотен мастеров. Того больше требовалось офицеров для реформируемой армии, в которой создавались «солдатские полки иноземного строя». Приезд большого числа иноземцев и благоволение к ним высшей власти снова породили разговоры о «московском засилье еретиков» среди «черных сотен» — членов корпораций посадских торговцев и промышленников, управлявшихся выборными старостами или сотскими.
Недовольство вызывал образ жизни и бытовые привычки иноземцев. Их обвиняли в росте цен на товары, услуги, земельные участки и недвижимость — «немцы» скупали усадьбы на Маросейке, где селилось самое знатное боярство, и в других «лучших местах». Традиционно недолюбливавшее иностранцев православное духовенство считало недопустимым существование молитвенных домов иных исповеданий на земле «Третьего Рима» — занявший в 1652 году патриарший престол митрополит Никон (1605–1681), имея большое влияние на царя Алексея Михайловича, настойчиво советовал ему выселить иноверцев из города.
Не желая портить отношения с патриархом и доводить ситуацию до бунта городской черни, царь повелел строить Новую Немецкую слободу «за Покровскими воротами, за земляным городом подле Яузы-реки, где были впредь всего немецкие дворы при прежних великих государях». Иностранцев, имевших в разных частях города свои дома и дворы, принудили их продать. Протестантские кирхи в городе снесли (по легенде, после того, как Алексей Михайлович по ошибке перекрестился на одну из них). Всех «московских немцев» наделили участками земли в отведенных пределах, где вскоре они и отстроились. По установленным правилам Ново-Немецкая слобода существовала как совершенно обособленная колония, подведомственная сразу нескольким учреждениям русского царства: Земскому, Пушкарскому и Иноземному приказам.
 На картине Александра Бенуа (1870–1960) изображен дом «кукуйской царицы» Анны Ивановны Монс (1675–1714), возлюбленной Петра I. На протяжении некоторого времени они даже жили здесь вместе |
Новая Немецкая слобода сыграла большую роль в истории России Нового времени. Царь Петр нашел здесь новых друзей (и, разумеется, подруг), пробудивших в нем интерес к укладу в странах Западной Европы и, по-видимому, окончательно убедивших его в необходимости предпринять крупномасштабную модернизацию российской жизни. Его действия начались с «Великого посольства» — поездки по западным странам с большой свитой разного рода «экспертов», во время которой сам Петр оставался incognito. После возвращения посольства была издана целая серия знаменитых указов, направивших Россию по тому пути, которым она шла следующие два века. По мере воплощения этих царских указов в жизнь, московская Немецкая слобода все более переставала быть «особенной территорией», а потом она и вовсе лишилась своей автономности.
С той поры минуло почти триста лет, и вновь на Москве заговорили о засилье иноземцев, опять строятся планы особых выселок. При этом всё так же требуются специалисты, — от дворников до физиков, — а фрагменты передовой цивилизации, дабы не смущать умы остальных, власти намерены локализовать в особой зоне, внутри которой будут действовать особый уклад и правила.
«Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: „смотри, вот это новое“, но это было уже в веках, бывших прежде нас…» — Книга Екклесиаста, или Проповедника, гл. 1.
