Все, окружавшие императрицу Екатерину, уверены до сих пор, что происшествия во время пребывания Шведскаго короля в С.-Петербурге суть главною причиною удара, постигшаго ее в 5-й день Ноября 1796-го года. В тот самый день, в который следовало быть сговору великой кияжны Александры Павловиы, по возвращении графа Маркова от Шведскаго короля, с решительным его ответом, что он на сделанныя ему предложения не согласится, известие cиe столь сильно поразило Императрицу, что она не могла выговорить ни одного слова и оставалась нисколько минут с отверстым ртом, доколе камердинер ея Зотов (известный под именем Захара) принес и подал ей выпить стакан воды. Но после сего случая, в течение шести недель, не было приметно ни малейшей перемены в ея здоровьи. За три дня до кончины, сделалась колика, но чрез сутки прошла:
*) Записка эта печатается по списку, доставленному сочинителем ея, графом Ростопчиным, в Лондон к графу С. Р. Воронцову. Она уже была (с некоторыми неточностями) напечатана в Чтениях Общества Истории и Древностей 1864, кн. 2-я. П.Б.
159
сию болезнь Императрица совсем не признавала важною. Накануне удара, т. е. с 4-го числа на 5-е, она, по обыкновению, принимала свое общество в спальной комнате, разговаривала очень много о кончине Сардинскаго короля и стращала смертью Льва Александровича Нарышкина. 5-го числа Мария Савишна Перекусихина, вошедши по обыкновению, в 7 часов утра, к Императрице, для пробуждения ея, спросила, каково она почивала, и получила в ответ, что давно такой приятной ночи не проводила, и за сим Государыня, встав с постели, оделась, пила кофе и, побыв несколько минут в кабинете, пошла в гардероб, где она никогда более 10-ти минут не оставалась, по выходе же оттуда обыкновенно призывала камердинеров для приказания, кого принять из приходивших ежедневно с делами. В сей день она слишком полчаса не выходила из гардероба, и камердинер Тюльпин, вообразив, что она пошла гулять в Эрмитаж, сказал о сем Зотову, но этот, посмотря в шкаф, где лежали шубы и муфты Императрицы (кои она всегда сама вынимала и надевала, не призывая никого из служащих) и видя, что все было в шкафе, пришел в безпокойство и, пообождав еще несколько минут, решился идти в гардероб, что и исполнил. Отворя дверь, он нашел Императрицу лежащую на полу, но не целым телом, потому что место было узко и дверь затворена, а от этого она не могла упасть на землю. Приподняв ей голову, он нашел глаза закрытыми, цвет лица багровый, и была хрипота в горле. Он призвал к себе на помощь камердинеров, но они долго не могли поднять тела по причине тягости и от того, что одна нога подвернулась. Наконец, употребя еще несколько человек из комнатных, они с великим трудом перенесли Императрицу в спальную комнату, но, не в состоянии будучи поднять тело на кровать, положили на полу, на сафьянном матрасе. Тотчас послали за докторами.
160
Князь Зубов, быв извещен первый, первый потерял и разсудок: он не дозволил дежурному лекарю пустить Императрице кровь, хотя о сем убедительно просили его и Марья Савишна Перекусахина, и камердинер Зотов. Между тем прошло с час времени. Первый из докторов приехал Рожерсон. Он пустил в туже минуту кровь, которая пошла хорошо; приложил к ногам Шпанския мухи, но был однакоже с прочими докторами одного мнения, что удар последовал в голову и был смертельный. Не смотря на cие, прилагаемы были до последней минуты ея жизни все старания; искусство и усердие не преставали действовать. Великий князь Александр Павлович вышел около того времени гулять пешком. К Великому Князю-наследнику от князя Зубова и от прочих знаменитых особ послан был с извещением граф Николай Александрович Зубов; а первый, который предложил и нашел сие нужным, был граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский.
В тот самый день Наследник кушал на Гатчинской мельнице, в 5 верстах от дворца его. Пред обедом, когда собрались дежурные и прочия особы, общество Гатчинское составлявшия, великий князь и великая княгиня разсказывали Плещееву, Кушелеву, графу Виельгорскому и камергеру Бибикову случившееся с ними тою ночью. Наследник чувствовал во сне, что некая невидимая и сверхъестественная сила возносила его к небу. Он часто от этого просыпался, потом засыпал и опять был разбужаем повторением того же самаго сновидения; наконец, приметив, что великая княгиня не почивала, сообщил ей о своем сновидении и узнал, к взаимному их удивлению, что и она тоже самое видела во сне и тем же самым несколько раз была разбужена.
По окончании обеденнаго стола, когда Наследник со свитою возвращался в Гатчино, а именно в начале 3-го часа, прискакал к нему на встречу один из его гу-
161
саров, с донесением, что приехал в Гатчино шталмейстер граф Зубов с каким-то весьма важным известием. Наследник приказал скорее ехать и не мог никак вообразить себе истинной причины появления графа Зубова в Гатчине. Останавливался более он на той мысли, что, может быть, король Шведский решился требовать в замужество великую княжну Александру Павловну, и что Государыня о сем его извещает.
По приезде Наследника в Гатчинской дворец, граф Зубов был позван к нему в кабинет и объявил о случившемся с императрицею, разсказав все подробности. После сего Наследник приказал наискорее запрячь лошадей в карету и, сев в оную с супругою, отправился в Петербург, а граф Зубов поскакал наперед в Софию для заготовления лошадей.
Пока все это происходило, Петербург не знал еще о приближающейся кончине императрицы Екатерины. Быв в Английском магазине, я возвращался пешком домой и уже прошел было Эрмитаж, но, вспомня, что в следующий день я должен был ехать в Гатчино, вздумал зайти проститься с Анною Степановною Протасовою. Вошед в ея комнату, я увидел девицу Полетику и одну из моих своячениц в слезах: оне сказали мне о болезни Императрицы и были встревожены первым известием об опасности. Анна Степановна давно уже пошла в комнаты, и я послал к ней одного из лакеев, чтобы узнать обстоятельнее о происшедшем. Ожидая возвращения посланнаго, я увидел вошедшаго в комнату скорохода великаго князя Александра Павловича, который сказал мне, что он был у меня с тем, что Александр Павлович просит меня приехать к нему поскорее. Исполняя волю его, я пошел к нему тотчас и встречен был в комнатах камердинером Парлантом, который просил меня обождать скораго возвращения его императорскаго высочества, к чему прибавил, что Императрице сделался сильный параличный удар
162
в голову, что она без всякой надежды и, может быть, уже не в живых. Спустя минут пять, пришел и великий князь Александр Павдович. Он был в слезах, и черты лица его представляли великое душевное волнение. Обняв меня нисколько раз, он спросил, знаю ли я о происшедшем с Императрицею? На ответ мой, что я слышал об этом от Парланта, он подтвердил мне, что надежды ко спасению не было никакой, и убедительно просил ехать к Наследнику для скорейшаго извещения, прибавив, что хотя граф Николай Зубов и поехал в Гатчина, но я лучше от его имени могу разсказать о сем несчастном происшествии.
Доехав домой на извощике, я велел запрячь маленькие сани в три лошади и чрез час прискакал в Софию. Тогда уже было 6 часов по полудни. Тут перваго увидел я графа Николая Зубова, который, возвращаясь из Гатчина, шумел с каким-то человеком, приказывая ему скорее выводить лошадей из конюшни. Хотя и вовсе не было до смеха, однако же тут я услышал нечто странное. Человек, который шумелъ с графом Зубовым, был пьяный заседатель. Когда граф Зубов, по старой привычке обходиться с гражданскими властями, как с свиньями, кричал ему: „Лошадей, лошадей! Я тебя запрягу под Императора,” тогда заседатель весьма манерно, пополам учтиво и грубо, отвечал: „Ваше сиятельство, запрячь меня не диковинка, но какая польза? Ведь я не повезу, хоть до смерти изволите убить. Да что такое Император? Если есть Император в России, то дай Бог ему здравствовать; буде Матери нашей не стало, то ему виват!” Пока граф Зубов шумел с заседателем, прискакал верхом конюшенный офицер, маиор Бычков, и едва он остановил свою лошадь, показались фонари экипажа в восемь лошадей, в котором ехал Наследник. Когда карета остановилась, и я, подошед к ней, стал говорить, то Наследник, услышав мой голос, закричал:…. „Ah, c’est vous, mon cher Ros-
163
topschin!” За сим словом он вышел из кареты и стал разговаривать со мною, распрашивая подробно о происшедшем. Разговор продолжался до того времени, как сказано, что все готово; садясь в карету, он сказал мне:„Faites moi le plaisir de me suivre; nous arriverons ensemble. J’aime à vous voir avec moi.” Сев в сани с Бычковым, я поскакал за каретою. От Гатчины до Софии встретили Наследника 5 или 6 курьеров, все с одним известием от великих князей, от графа Салтыкова и прочих. Они все были с записками, и я, предвидев это, велел из Софии взять фонарь со свечею, на случай, что если будут письма из Петербурга, то можно бы было читать их в карете. Попались еще в встречу около 20 человек разных посланных, но их мы ворочали назад, и таким образом составили предлинную свиту саней. Не было ни одной души из тех, кои, действительно или мнительно имея какия либо сношения с окружавшими Наследника, не отправили бы нарочнаго в Гатчино с известием: между прочим, один из придворных поваров и рыбный подрядчик наняли курьера и послали.
Проехав Чесменский дворец, Наследник вышел из кареты. Я привлек его внимание на красоту ночи. Она была самая тихая и светлая; холода было не более 3°; луна то показывалась из за облаков, то опять за оныя скрывалась. Стихии, как бы в ожидании важной перемены в свете, пребывали в молчании, и царствовала глубокая тишина. Говоря о погоде, я увидел, что Наследник устремил взгляд свой на луну и, при полном ея Сиянии, мог я заметить, что глаза его наполнялись слезами и даже текли слезы по лицу. С моей стороны, преисполнен быв важности сего дня, предан будучи сердцем и душою тому, кто восходил на трон Российский, любя Отечество и представляя себе сильно все последствия, всю важность перваго шага, всякое онаго влияние на чувства преисполненнаго здоровьем, пылкостью и не-
164
обычайным воображением, самовластнаго Монарха, отвыкшаго владеть собою, я не мог воздержаться от повелительнаго движения, и, забыв разстояние между ним и мною, схватя его за руку, сказал: „Ah, Monseigneur, quel moment pour Vous!” На это он отвечал, пожав крепко мою руку: „Attendez, mon cher, attendez. J’ai vecu quarante deux ans. Dien m’a soutenu; peut-être, donnera-t-il la force et la raison pour supporter l’étât, au quel Il me destine. Espérons tout de Sa bonté.”
В след за сим, он тотчас сел в карету, и в 8 1/2 часов вечера въехал в С.-Петербург, в котором еще весьма мало людей знали о происшедшем.
Дворец был наполнен людьми всякаго звания, кои, собраны будучи вместе столько же по званиям их, сколько из любопытства или страха, все с трепетом ожидали окончания одного долговременнаго царствования для вступления в другое, совсем новое. По приезде Наследника, всякой, кто хотел, подвигнутый жалостию или любопытством, входил в ту комнату, где лежало едва дышущее тело Императрицы. Повторялись вопросы то о часе кончины, то о действии лекарств, то о мнении докторов. Всякой разсказывал разное, однакоже общее было желание иметь хоть слабую надежду к ея выздоровлению.
Вдруг пронесся слух (и все обрадовались), будто Государыня, при отнятии Шпанских мух, открыла глаза и спросила пить; но потом, чрез минуту, возвратились все к прежнему мнению, что не осталось ожидать ничего кроме часа ея смерти.
Наследник, зашед на минуту в свою комнату в Зимнем дворце, пошел на половину Императрицы. Проходя сквозь комнаты, наполненныя людьми, ожидающими восшествия его на престол, он оказывал всем вид ласковый и учтивый. Прием, ему сделанный, был уже в лице Государя, а не Наследника. Поговоря несколько с медиками и распрося о всех подробностях проис-
165
шедшаго, он пошел с супругою в угольный кабинет и туда призывал тех, с коими хотел разговаривать, или коим что либо приказывал.
На разсвете, чрез 24 часа после удара, пошел Наследник в ту комнату, где лежало тело Императрицы. Сделав вопрос докторам, имеют ли они надежду и получа в ответ, что никакой, он приказал позвать преосвященнаго Гавриила с духовенством читать глухую исповедь и причастить Императрицу Святых Таин, что и было исполнено. Потом он позвал меня в кабинет и изволил сказать: „Я тебя совершенно знаю таковым, каков ты есть и хочу, чтобы ты откровенно мне сказал, чем ты при мне быть желаешь?” Имея всегда в виду истребление неправосудия, я, не останавливаясь нимало, отвечал: „Секретарем для принятия просьб.” Наследник, позадумавшись, сказал мне: „Тут я не найду своего счета; знай, что я назначаю тебя генерал-адъютантом, но не таким, чтобы гулять только по дворцу с тростью, а для того, чтобы ты правил военною частию.” Молчание было моим ответом. Хотя мне и не хотелось быть опять в военной службе, но непристойно было отказаться от первой милости, которую восходящий на престол Государь собственным движением мне оказывал. Потом с четверть часа он разговаривал с камер-пажем Нелидовым, вероятно о тетке его Катерине Ивановне, которая столь важную роль играла до восшествия и после восшествия императора Павла на престол; она уже восемь месяцев жила в Смольном монастыре, поссорившись с великою княгинею в Гатчине.
Между тем все ежеминутно ожидали конца жизни Императрицы, и дворец более и более наполнялся людьми всякаго звания. Граф Безбородко более 30-ти часов не выезжал из дворца. Он был в отчаянии: невзвестность судьбы, страх, что он под гневом новаго Государя и живое воспоминание благотворений умирающей Императрицы наполняли глаза его слезами, а сердце го-
166
рестью и ужасом. Раза два он говорил, мне умилительным голосом, что он надеется на мою дружбу, что он стар, болен, имеет, 250 тысяч рублей дохода и единой просит милости: быть отставленным от службы без посрамления. Вместе с тем, соболезнуя, просил он о Трощинском, который был его творение, и объяснил мне, что уже восьмой день, как подписан указ о пожаловании его в действительные статские советники, но не отослан Грибовским в Сенат.
Вошедши к Наследнику и отвечая, на вопрос, его: „что делается во дворце?” я нашел удобным, описать отчаяние графа Безбородка и положение Трощинскаго. Тут, я получил, повеление уверить графа Безбородка, что Наследник, не имея никакого особеннаго против него неудовольствия, просит его забыть все прошедшее и что считает на его усердие, зная дарования его и способность к делам; указ же о пожаловании Трощинскаго приказал мне взять и отослать в Сенат, что и было мною исполнено. Грибовский, в виде человека, желающаго исчезнуть, принес, и отдал, мне указ, сказав, что не он виноват, а князь Зубов, который приказал, не отсылать указа в Сенат.
Наследник, позвав графа Безбородка, приказал ему заготовить указ, о восшествии на престол, а мне поручил написать к князю Александру Борисовичу Куракину, бывшему тогда в Москве, чтобы он поспешил своим приездом в С.-Петербург. Я, в моем, письме, дав, знать князю Куракину об отчаянной болезни Императрицы, отправил оное с курьером.
В час по полудни, в корридоре, за спальною комнатой, накрыли стол, за которым Наследник, и его супруга кушали двое.
В три часа по полудни приказано было вице-канцлеру, графу Остерману, ехать к графу Маркову, забрать все его бумаги, запечатать и привезти; но не знаю, из чего граф Остерман вздумал, что препоручение при-
167
везти бумаги налагало на него обязанность, чтобы он сам внес их во дворец; а как оне была завязаны в две скатерти, то Остерман сквозь все комнаты дворца тащил, эти две кипы бумаг, точно так, как дети, играя, таскают маленькия салазки, нагруженныя не по силам их.
Наследник, отдав мне свою печать, которую навешивал на часах, приказал запечатать, вместе с графом Александром Николаевичем Самойловым, кабинет Государыни. Тут, я имел еще два доказательства глупости и подлости Александра Николаевича. Быв с ним сперва знаком и им любим, я подпал у него после под гнев за то, что о свадьбе моей сказал, графу Безбородку прежде, чем ему. Увидев теперь мой новый доступ и ход, он вздумал сделать из меня опять друга себе и стряпчаго: начал уверять в своей преданности и разсказывать о гонениях, кои он претерпел от Императрицы (которую называл, уже покойною) за то, что представил, к награждению какого-то Гатчинскаго лекаря. Но ничто меня так, не удивило, как предложение его, чтобы, для лучшаго и точнаго исполнения повеления Наследника касательно запечатания вещей и бумаг в кабинете, сделать прежде им всем опись. Согласясь однакоже со мною, что на cие потребно несколько недель и писцов, мы завязали в салфетки все, что было на столах, положили в большой сундук, а к дверям, приложили вверенную мне печать.
Наследник, приказал, обер-гофмаршалу князю Барятинскому ехать домой; должность его поручил, графу Шереметеву, а гофмаршалами назначил графов Тизенгаузена и Виельгорскаго.
С трех часов по полудни слабость пульса у Императрицы стала гораздо приметнее; раза три или четыре думали доктора, что последует конец; но крепость сложения и множество сил, борясь со смертию, удерживали и отдаляли последний удар.
168
Тело лежало в том же положении, на сафьянном матрасе, недвижно, с закрытыми глазами. Сильное хрипение в горле слышно было и в другой комнате; вся кровь поднималась в голову, и цвет лица был иногда багровый, а иногда походил на самый живой румянец. У тела находились попеременно придворные лекаря и, стоя на коленах, отирали ежеминутно материю, текшую изо рта, сперва желтаго, а под конец черноватаго цвета.
В комнате, исключая императорской фамилии, внутренней услуги и факультета, была во все время камер-фрейлина Анна Степановна Протасова, погруженная в горесть. Глаза ея не сходили с полумертваго тела ея благодетельницы. Еще до прибытия Наследника в С.-Петербург, великие князья Александр и Константин, были в мундирах тех баталионов, коими они командовали в Гатчинском модельном войске.
Часов в пять по полудни, Наследник велел мне спросить у графа Безбородка, нет ли каких нибудь дел, времени не терпящих, и хотя обыкновенныя донесения, по почте приходящия, и не требовали поспешнаго доклада, но граф Безбородко разсудил войти с ними в кабинет, где и мне приказал Наследник остаться. Он был чрезвычайно удивлен памятью графа Безбородка, который не только по подписям узнавал, откуда пакеты, но я писавших называл по именам. Сие не так покажется чрезвычайным, когда отличим бумаги одне от других: все были или от генерал-губернаторов, или от начальников разных частей, кои еженедельно, для формы, присылали Государыне свои донесения, а важныя и интересныя дела предоставляли переписке с князем Зубовым, графом Салтыковым и генерал-прокурором. При входе графа Безбородка с бумагами, Наследник сказал ему, показывая на меня: „Вот человек, от котораго у меня нет ничего скрытнaro!” Когда же граф Безбородко, окончив, вышел из
169
кабинета, то Наследник, быв еще в удивлении, объяснился весьма лестно на его счет, примолвив: “Этот человек для меня дар Божий; спасибо тебе, что ты меня с ним примирил”. — В течение дня, Наследник раз пять или шесть призывал к себе князя Зубова, разговаривал с ним милостиво и уверял в своем благорасположении. Отчаяние сего временщика ни с чем сравняться не может. Не знаю, какия чувства сильнее действовали на сердце его; но уверенность в падении и ничтожестве изображалась не только на лице, но и во всех его движениях. Проходя сквозь спальную комнату Императрицы, он останавливался по нескольку раз пред телом Государыни и выходил рыдая. Помещу здесь одно из моих примечаний: войдя в комнату, называемую дежурной, я нашел князя Зубова сидящаго в углу; толпа придворных удалялась от него, как от зараженнаго, и он, терзаемый жаждою и жаром, не мог выпросить себе стакана воды. Я послал лакея и подал сам питье, в коем отказывали ему те самые, кои, сутки тому назад, на одной улыбке его основывали здание своего счастия; и та комната, в коей давили друг друга, чтоб стать к нему ближе, обратилась для него в необитаемую степь.
В 9-ть часов по полудни, Рожерсон, войдя в кабинет, в коем сидели Наследник и супруга его, объявил, что Императрица кончается. Тотчас приказано было войти в спальную комнату великим князьям, княгиням и княжнам, Александре и Елене, с коими вошла и статс-дама Ливен, а за нею князь Зубов, граф Остерман, Безбородко и Самойлов. Сия минута до сих пор и до конца жизни моей пребудет в моей памяти незабвенною. По правую сторону тела Императрицы стояли Наследник, супруга его и их дети; у головы призванные в комнату Плещеев и я; по левую сторону доктора, лекаря и вся услуга Екатерины. Дыхание ея сделалось трудно и редко; кровь то бросалась в голову
170
и переменяла совсем черты лица, то, опускаясь вниз, возвращала ему естественный вид. Молчание всех присутствующих, взгляды всех, устремленные на единый важный предмет, отдаление на сию минуту от всего земнаго, слабый свет в комнате, — все сие обнимало ужасом, возвещало скорое пришествие смерти. Ударила первая четверть одинадцатаго часа. Великая Екатерина вздохнула в последний раз и, наряду с прочими, предстала пред суд Всевышняго.
Казалось, что смерть, пресекши жизнь сей великой Государыни и нанеся своим ударом конец и великим делам ея, оставила тело в объятиях сладкаго сна. Приятность и величество возвратились опять в черты лица ея и представили еще Царицу, которая славою своего царствования наполнила всю вселенную. Сын ея и Наследник, наклоня голову пред телом, вышел, заливаясь слезами, в другую комнату; спальная комната в мгновение ока наполнилась воплем женщин, служивших Екатерине.
Сколь почтенна была тут любимица ея, Марья Савишна Перекусихина! Находившись при ней долгое время безотлучно, будучи достойно уважена всеми, пользуясь неограниченною доверенностию Екатерины и не употребляя оной никогда во зло, довольствуясь во все время двумя, а иногда одною комнатою во дворцах, убегая лести и единственно нанятая услугою и особою своей Государыни и благодетельницы, она с жизнью ея теряла счастие и покой, оставалась сама в живых токмо для того, чтоб ее оплакивать. Твердость духа сей почтенной женщины привлекала многократно внимание бывших в спальной комнате; занятая единственно Императрицей, она служила ей точно так, как будто бы ожидала ея пробуждения: сама поминутно приносила платки, коими лекаря обтирали текущую изо рта материю, поправляла ей то руки, то голову, то ноги; не смотря на то, что Императрица уже не существовала, она безпрестанно оставалась у тела усопшей, и дух ея стремил-
171
ся в след за безсмертною душою императрицы Екатерины.
Слезы и рыдания не простирались далее той комнаты, в которой лежало тело Государыни. Прочия наполнены были людьми знатными и чиновными, которые во всех происшествиях, и счастливых и несчастных, заняты единственно сами собой, а сия минута для них всех была тем что страшный суд для грешных. Граф Самойлов, вышедши в дежурную комнату, натурально с глупым и важным лицом, которое он тщетно принуждал изъявлять сожаление, сказал: „Милостивые государи! Императрица Екатерина скончалась, а государь Павел Петрович изволил взойти на Bcepoccсийский npeстол”. Тут некоторые (коих я не хочу назвать, не потому, чтобы забыты были мною имена их, но от живаго омерзения, которое к ним чувствую) бросились обнимать Самойлова и всех предстоящих, поздравляя с Императором. Оберъ – церемониймейстер Валуев, который всегда занят единственно церемониею, пришел с докладом, что в придворной церкви все готово к присяге. Император со всею фамилиею, в сопровождении всех съехавшихся во дворец, изволил пойти в церковь. Пришедши, стал на императорское место, и все читали присягу, вслед за духовенством. После присяги, императрица Мария, подошедши к Императору, хотела броситься на колена, но была им удержана, равно как и все дети. За сим каждый целовал Крест и Евангелие и, подписав имя свое, приходил к Государю и к Императрице к руке. По окончании присяги, Государь пошел прямо в спальную комнату покойной Императрицы, коей тело в белом платье положено было уже на кровати, и диакон на налое читал Евангелие. Отдав ей поклон, Государь, по нескольких минутах, возвратился в свои собственные покои и, подозвав к себе Николая Петровича Архарова, спросил что-то у него; пришедши же в кабинет, пока раздевался, при-
172
звал меня к себе и сказал: “Ты устал и мне совестно; но потрудись, пожалуйста, съезди с Архаровым к графу Орлову и приведи его к присяге. Его не было во дворце, а я не хочу, чтобы он забывал 28 Июня. Завтра скажи мне, как у вас дело сделается”.
Тогда уже было за полночь, и я, севши в карету с Архаровым, поехал на Васильевский остров, где граф А. Г. Орлов жил в своем доме. Весьма бы я дорого дал, чтобы не иметь сего поручения. Не спавши две ночи, разстроенный всем происшедшим и утомленный менее телом, чем душею, исполняя поминутно один целые сутки все приказания, я должен был при том бегать несколько раз чрез Эрмитаж в комнаты Анны Степановны Протасовой, где во все то время была моя жена, преданная не словом, но сердцем покойной Императрице и находившаяся в столь горестном положении, что мое присутствие было ей весьма нужно.
Николай Петрович Архаров, почти совсем не зная меня, но видя новаго временщика, не переставал говорить мерзости на счет графа Орлова и до того, что я принужден был сказать ему, что наше дело привести графа Орлова к присяге, а прочее предоставить Богу и Государю. Я имел предосторожность взять с собою один из печатных листов присяги, под воими обыкновенно подписываются присягающее. Архарову, который своего милостивца и повелителя при Чесме хотел вести в приходскую церковь, я сказал на отрез, что на это никак не соглашусь. Приехав к дому Орлова, мы нашли ворота запертыми. Вошедши в дом, я велел первому попавшемуся нам человеку вызвать камердинера графскаго, которому сказал, чтобы разбудил графа и объявил о приезде нашем. Архаров, от нетерпения или по каким либо неизвестным мне причинам, пошел вслед за камердинером, и мы вошли в ту комнату, где спал граф Орлов. Он был уже с неделю нездоров и не имел сил оставаться долее во дворце;
173
чрез несколько часов по приезде Наследника из Гатчина, он поехал домой и лег в постель. Когда мы прибыли, он спал крепким сном. Камердинер, разбудив его, сказал: „Ваше сиятельство! Николай Петрович Архаров приехал”.—„За чем?” — „Не знаю: он желает говорить с вами”. Граф Орлов велел подать себе туфли и, надев тулуп, спросил довольно грозно у Архарова: „За чем вы, милостивый государь, ко мне в эту пору пожаловали?” Архаров, подойдя к нему, объявил, что он и я (называя меня по имени и отчеству) присланы для приведения его к присяге, по повелению Государя Императора. — „А Императрицы разве уже нет?” спросил граф Орлов и, получа в ответ, что она в 11-м часу скончалась, поднял вверх глаза, наполненные слез, и сказал: „Господи! Помяни ее во царствии Твоем! Вечная ей память!” Потом, продолжая плакать, он говорил с огорчением на счет того, как мог Государь усомниться в его верности; говорил, что, служа Матери его и Отечеству, он служил и Наследнику престола, и что ему, как Императору, присягает с тем же чувством, как присагал и Наследнику императрицы Екатерины. Все это он заключил предложением идти в церковь. Архаров тотчас показал на это свою готовность; но я, взяв уже тогда на себя первое действующее лице, просил графа, чтобы он в церковь не ходил, а что я привез присягу, к которой рукоприкладства его достаточно будет. „Нет, милостивый государь”, отвечал мне граф: „я буду и хочу присягать Государю пред образом Божиим”. И, сняв сам образ со стены, держа зажженную свечу в руке, читал твердым голосом присягу и, по окончании, приложил к ней руку, а за сим, поклонясь ему, мы оба пошли вон, оставив его не в покое.
Не смотря на трудное положение графа Орлова, я не приметил в нем ни малейшаго движения трусости или подлости
174
Архаров завез меня в дом, в котором я жил, говоря во всю дорогу о притеснениях, которыя он вытерпел в прошедшее царствование, давая чувствовать, что он страдал за преданность Государю. Кто не знал его, тот на моем месте мог бы подумать, что он был гоним за твердость духа и честь.
Таким образом кончился последний день жизни императрицы Екатерины. Сколь ни велики были ея дела, а смерть ея слабо действовала над чувстами людей. Казалось, все было в положении путешественника, сбившагося с дороги; но всякой надеялся попасть на нее скоро. Все, любя перемену, думали найти в ней выгоды, и всякой, закрыв глаза и зажав уши, пускался без души разыгрывать снова безумную лотерею слепаго счастия.
Ноября 15-го дня 1796 года.
