Ссылка гарантировала отсутствие Пушкина в Петербурге во время декабрьского восстания, в противном случае следующее наказание могло быть намного серьёзнее. Рисунок в черновике поэмы “Полтава”, 1828 год
Так по какому же обвинению был сослан Пушкин? Ответ кажется настолько очевидным, что его даже не дают. На уроках литературы учителя проговаривают: “за стихи против самодержавия поэт оказался в Михайловском”. У педагогов своя задача – перейти поскорее к няне Арине Родионовне и главам “Евгения Онегина”, написанным в ссылке.
Есть такой миф, что дети любопытны. Ничего подобного. Детям вообще нет дела до того, что им втюхивают. Их нисколько не удивляет тот факт, упомянутый в учебниках, что в 1824 году Пушкин и так уж был в ссылке на юге. Сначала в Кишинёве, потом в Одессе. Выходит, из ссылки в ссылку?
25 лет назад этот парадокс никак не возбуждал моей “детской любознательности”. Да на Пушкина у многих аллергия ещё со школьных времён. Поскольку ничью биографию в школе не изучают так подробно, как пушкинскую, нам кажется, будто мы “знаем всё про наше всё”. Ан нет. Протестируйте своих знакомых: за что именно Пушкина отправили в михайловскую ссылку? С подпиской о невыезде, под надзор полиции. Чтобы избавить сына от унизительных визитов исправника, отец Пушкина взялся сам присматривать за ним и докладывать властям, что всё в порядке. Александр Сергеевич усмотрел в действиях родного папы сговор с начальством, и рассорился с отцом на всю жизнь. Будь великий поэт на десять лет постарше, то воспринял бы всё иначе. Но, будь он старше и осторожней, михайловской ссылки не случилось бы вовсе. И не было бы ни стихов о няне, ни связей с теми девушками, которым адресованы “Я помню чудное мгновенье”, “Я вас любил, любовь ещё, быть может” и “Я вас люблю, хоть я бешусь”. Так что же он натворил? Ручаюсь, правильный ответ вам никто не скажет.
На самом деле Александр Сергеевич загремел под надзор в отцовскую деревню за пропаганду атеизма.
Было это так: Пушкин уже четвертый год пребывал на юге в ссылке за “сочинение возмутительных стихов”. Началось всё, когда в 1820 году по приказу Александра I на петербургской квартире Пушкина провели обыск. Поэт заявил военному генерал-губернатору Милорадовичу, что рукописей, которые он ищет, здесь нет, но он как автор готов сам всё написать по памяти. Отважный Милорадович, герой Бородина, восхитился такой храбростью и передал эти слова царю. Но тот не простил Пушкина. Пока император выбирал, куда отправить наглеца – в Сибирь или на Соловки, влиятельные друзья похлопотали за молодого человека, и тот обещал возмутительных стихов больше не сочинять. Ссылку обставили как служебную командировку сверхштатным чиновником канцелярии наместника Бессарабии. Наказание прибавило Пушкину популярности; его имя стало каждый месяц мелькать в газетах и журналах.
Михаил Семенович Воронцов, губернатор Новой России, по просьбе верной подруги поэта княгини Евдокии Голицыной перевёл Пушкина к себе в Одессу. Генерал питал надежды, что молодой сочинитель восславит его за такое благодеяние, а тот вместо написания оды затеял флирт с женой губернатора Елизаветой Ксаверьевной.
Елизавета Воронцова – причина, но не повод ссылки в Михайловское.
Поначалу поэтом владело не столько чувство, сколько охотничий азарт. Губернаторша, конечно, это видела. Она была старше и опытнее Пушкина. И губернатор был уверен в себе: ну не разменяется жена сановника и боевого генерала на ссыльного мальчишку, некрасивого и зависимого. Да рога и не смущали Воронцова: не до супруги было, он едва успевал посещать многочисленных любовниц.
Генерал не обременял Пушкина никакими обязанностями, но тот постоянно бывал в его канцелярии и присмотрелся к работе губернатора. Не он один видел, как Воронцов имитирует бурную государственную деятельность и берет с купцов откаты, так что самая широкая аудитория подхватила пушкинскую эпиграмму:
“Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец”.
Елизавета Ксаверьевна оскорбилась на такой “неблагодарный” выпад: она боялась рассердить мужа по-настоящему. Пушкин сначала поставил на всём крест (“Всё кончено, меж нами связи нет“), но потом природа взяла своё – они с губернаторшей уже привязались друг к другу, и снова стали встречаться назло Воронцову. Пушкин знал, что говорил в “Евгении Онегине”:
“Приятно дерзкой эпиграммой
Взбесить оплошного врага;
Приятно зреть, как он, упрямо
Склонив бодливые рога,
Невольно в зеркало глядится
И узнавать себя стыдится;
Приятней, если он, друзья,
Завоет сдуру: это я!”
Вся эта история сильно досаждала губернатору. Видя, что Елизавета Ксаверьевна более не владеет собой, он пустил в ход секретное оружие – собственного домашнего доктора Хатчинсона. Этот англичанин имел склонность пропагандировать свои атеистические взгляды. Он в совершенстве говорил и писал по-французски, так что любопытный Пушкин не только беседовал с ним, но и читал его труды. Простодушный Александр Сергеевич поделился впечатлениями в письме Вяземскому:
“Ты хочешь знать, что я делаю — пишу пестрые строфы романтической поэмы — и беру уроки чистого афеизма. Здесь англичанин, глухой философ, единственный умный афей [атеист – М.Ш.], которого я еще встретил. Он исписал листов 1000, чтобы доказать, qu’il ne peut exister d’être intelligent, Créateur et régulateur [что не может быть существа разумного, Творца и правителя], мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастию, более всего правдоподобная”.
Здесь ловушка и захлопнулась. Это атеизм-то более всего правдоподобен? Отлично! У Воронцова появился повод для доноса. Интеллигентного человека ни бить, ни пытать не надо – ведь он живёт для того, чтобы сказать что-нибудь, и нужно всего лишь дождаться, пока он сам себя оговорит. Докладывать, что Пушкин плохо боролся с саранчой или соблазнил губернаторскую жену, несерьёзно. А вот атеизм, доказанный полицейской перлюстрацией – уже кое-что. За такое можно навеки в монастырь, на перевоспитание. Что Пушкин на самом деле был верующим, а тон письма иронический (“единственный умный афей”), не имело никакого значения.
И гром грянул:
“А я от милых Южных дам,
От жирных устриц черноморских,
От оперы, от темных лож,
И, слава Богу, от вельмож
Уехал в тень лесов Тригорских
В далекий северный уезд,
И был печален мой приезд”.
Но на сей раз Пушкин не так тосковал, как в Молдавии. Он уже сознавал масштабы своего дарования и решил стать профессиональным литератором на манер французских писателей, живущих исключительно словесностью.
Прибыл он в Псковскую губернию 9 августа 1824 года, а уже 26 сентября последовал “Разговор книгопродавца с поэтом” – “Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать.”
Поэту нужны новые впечатления: они его хлеб, иначе не рождаются сильные стихи. Обрюхатив самую красивую из своих крепостных девушек (этот роман устроила Арина Родионовна, видя, как мается молодой барин), Пушкин принялся ухаживать за дочерями хозяев соседних имений. Сначала они не показались ему в сравнении с блистательной Елизаветой Ксаверьевной, но всё забывается. Постепенно Пушкин оценил провинциальных русских барышень, и родился самый прелестный, самый цельный его женский образ – Татьяна Ларина.
Сам дивясь вдохновению, так не похожему на упадок молдавских времён, Пушкин за два михайловских года нередко задумывался: “А что, если бы меня сослали в Сибирь?” Эти мысли отразились в “Воображаемом разговоре с Александром I“, написанном от имени царя:
“Ваше величество, вспомните, что всякое слово вольное, всякое сочинение противузаконное приписывают мне так, как всякие остроумные вымыслы князю Цицианову. От дурных стихов не отказываюсь, надеясь на добрую славу своего имени, а от хороших, признаюсь, и силы нет отказываться. Слабость непозволительная». — «Но вы же и афей? вот что уж никуда не годится». — «Ваше величество, как можно судить человека по письму, писанному товарищу, можно ли школьническую шутку взвешивать как преступление, а две пустые фразы судить как бы всенародную проповедь? Я всегда почитал и почитаю вас, как лучшего из европейских нынешних властителей (увидим однако, что будет из Карла X), но ваш последний поступок со мною — и смело ссылаюсь на собственное ваше сердце — противоречит вашим правилам и просвещенному образу мыслей…» — «Признайтесь, вы всегда надеялись на мое великодушие?» — «Это не было бы оскорбительно вашему величеству: вы видите, что я бы ошибся в моих расчетах…»
Но тут бы Пушкин разгорячился и наговорил мне много лишнего, я бы рассердился и сослал его в Сибирь, где бы он написал поэму «Ермак» или «Кочум», разными размерами с рифмами”.
Да, если в Михайловском Александр Сергеевич сочинял “Евгения Онегина”, то в Сибири он обрёл бы вдохновение в иных сюжетах. Одного нельзя было с ним сделать: заставить перестать писать. Острая реакция на его стихи уверила Пушкина в собственном таланте, и теперь его было не остановить.
