 | |
| Китайские города Шанхай (на снимке) и Харбин в 1930-е годы стали прибежищем русской эмиграции. Семья Аксеновых, бежавшая из России, некоторое время жила в Харбине | |
 | |
| «Русский город» Харбин. Вид китайской улицы | |
 | |
| Японская делегация, прибывшая на борт «Миссури» в сентябре 1945 года подписывать капитуляцию. В первом ряду: министр иностранных дел Сигэмицу Мамору и генерал Умэдзу Ёсидзиро. Оба были пациентами доктора Аксёнова | |
 | |
 | |
 | |
| Вверху: американский генерал Макартур, в штабе которого Евгений Аксенов начал свою трудовую биографию. Рядом: Жак Ширак, Майкл Джексон, ниже – Геннадий Рождественский. Всех их пользовал доктор Аксенов | |
 | |
Он стал врачом благодаря покровительству императорской семьи. В 1945-м он лечил японских военных преступников, а в 1990-е пользовал Жака Ширака и Майкла Джексона. Он отсудил у советского посольства 100 миллионов иен. Единственный «старый русский», добившийся в Японии жизненного успеха, – доктор Евгений Аксёнов
Престижный токийский район Адзабу буквально нашпигован иностранными представительствами и дипломатическими миссиями. Здесь, на оживлённом перекрёстке Иикура-Катамати, под сенью деревьев и шумящим над головой хайвэем приютился старинный двухэтажный особняк в английском стиле. INTERNATIONAL CLINIC, Dr. Eugene Aksenoff – читаем на видавшей виды табличке.
Эмиграционный поток, шедший после Октябрьской революции через Маньчжурию и Дальний Восток, вынес в Японию сотни и сотни выходцев из России. Однако доктор Аксёнов, пожалуй, единственный, кто добился чего-то значительного на этой чужой земле. Он органично вписался в японские реалии, оставаясь при этом русским до мозга костей. Это, кстати, первое, что о нём говорят все, кто с ним знакомится.
Его здесь знают от мала до велика. По сути, Аксёнов – главный токийский врач для иностранцев. Он лауреат премии писателя-гуманиста Ёсикава Эйдзи за гуманитарную медицинскую помощь, кавалер ордена первой степени Японского Красного Креста, а орден Св. Владимира он получил лично от Патриарха Алексия II.
…Приёмная с протёртыми кожаными диванами, окнами во всю стену, высоченным потолком, книжными шкафами и выцветшими коврами на поскрипывающем паркете. Что-то во всем этом есть от времён Чехова. Публика терпеливо ожидает своей очереди. Темнокожая мамаша с кудрявыми малышами – явно жена посла какой-нибудь африканской страны, судя по лимузину, ожидающему её у входа; типичный английский джентльмен; влюблённая американская пара в сандалиях на босу ногу и в одежде хиппи; раскосая девица, словно сошедшая с подиума после показа мод… Где-то в коридоре слышна русская речь. Только японцев в обширном холле не было. На доске объявлений крупно: японская страховка не принимается!
Доктор встретил нас в просторном кабинете, перегороженном ширмой, с улыбкой поприветствовал по-английски: «Hello!» В глаза сразу бросилось: все свободные места на стенах обклеены снимками детишек всех мастей.
– И это все ваши пациенты, доктор?
– Да, а что? Я люблю детей. Но у меня не только дети, конечно… Очень много интересных людей было в жизни. Лепешинская Ольга Васильевна у меня лечилась, Вишневская с мужем Ростроповичем, Постникова – знаете, пианистка? – с Рождественским, ленинградский дирижер знаменитый, эстонец… забыл фамилию. Всех и не вспомнишь сразу… Актёра вот знаете американского – Джона Уэйна? Я ему делал операцию, довольно-таки хорошо. Потом он приезжал ещё, вот мы снялись на память (показывает фотографию). Ещё… Ну, этот… Тогда он был мэром Парижа…
– Не Жак Ширак?
– Он самый. Когда он был в Москве, рассказывал всем, что любит Японию и что у него в Японии есть русский врач, который очень ему помог. И российскому послу пришлось потом устроить со мной встречу российских политиков, которые хотели получить у меня консультацию, полечиться… Не буду называть их имена – может, они будут недовольны, если публика узнает, что у них проблемы со здоровьем. Ширака я осматривал в отеле «Окура», здесь, рядом. Он посещал меня и когда был мэром и уже будучи президентом. Помню, уже став президентом, он приехал в Японию и пригласил меня во французское посольство на приём. Приезжаю, а жена посла говорит: вот, доктор, все эти люди, включая министра иностранных дел Японии, приглашены моим мужем, а вы – лично президентом, и я должна относиться к вам по-особому. А я что? Пришёл выпить, пообедать, благо рядом. С Шираком пообщался минуты три всего – он занят был… А это кто на фотографии – знаете?
– Да это же Майкл Джексон…
– Да, он был у меня трижды, он в Capital Tokyu любил останавливаться. Два раза приезжал с детьми – Принсом и Пэрис. Среди русских эмигрантов у меня есть хорошие знакомые: Павел Виноградов, ученик Скрябина, основал здесь школу, Сергей Виштак с Украины – архимиллионер, Виктор Старухин, легендарный в Японии бейсболист, слышали?
– Евгений Николаевич, а как все эти знаменитости оказываются в вашей клинике?
– Я здесь один-единственный врач-иностранец и, по мнению многих, простите за похвальбу, играю не последнюю, так сказать, медицинскую «скрипку» в Токио. Пациенты находят меня через друзей, богатых русских эмигрантов, разбросанных по всему свету. А потом, я член Императорского теннисного клуба – это тоже тут неподалёку, в парке Арисугава. Многих послов туда сосватал. Состою в Обществе любителей вина (Amities Gastronomiques International) – это такое закрытое элитное заведение, клуб. Там многие «тузы» собираются, любители вкусно поесть. Это всё поставщики, так сказать, моих пациентов.
– А что за операция у Джона Уэйна была? И Джексон по какому вопросу консультировался, если не секрет?
– Они, наверно, хотели бы, чтобы это осталось нашей тайной. Хотя не знаю, может быть, Ширак в Москве что-то и рассказывал. Майклу меня порекомендовали в американском посольстве. Во всех крупных отелях меня знают, и чуть что со знаменитостями происходит – чихнули, насморк, температура, – сразу ко мне.
– И всё же интересно, что у Джексона было…
– Ну, он вообще был не очень здоровый человек. И всегда на приём ко мне приводил детишек, расспрашивал: что у этого, что у того, чего делать… А у Вейна было сложное заражение крови. Что у Ширака – не могу вам сказать, всё-таки президент. Но он очень мне благодарен и до сих пор присылает своих друзей и знакомых. И японцы ко мне обращались: например, семья Какуэя Танаки, бывшего премьера, одного из самых знаменитых японских политиков. Его лечили самые известные японские врачи, но безуспешно. Мне предложили огромные деньги, но я отказался, потому что помочь ему уже было нельзя.
– Я слышал, вы лечили самого генерала Макартура?
– Нет, это ерунда, хотя многие почему-то об этом говорят. Да, я военный хирург, но в штабе у Макартура я работал переводчиком. Сначала, правда, библиотекарем.
Из империи – в империю
– А как вы стали врачом?
– Это длинная история. Мы жили в Маньчжурии, в Харбине, и, когда мне было лет шесть, я, кажется, первый раз в жизни заболел. Мама отвезла меня в немецкий госпиталь (она была русской немкой). И вот я увидел молодого красивого врача в белом халате, при нём две сестры, тоже в белоснежных халатах и шапочках. Приятно пахнет лекарствами, вокруг инструменты разные, все красиво, блестит. И мне еще дали какую-то бутылочку очень вкусного сладкого сиропа – горло болело. И это отложилось в детской памяти.
– А кто ваши родители?
– Отец бежал из России верхом, он был заядлый лошадник. Мама приехала в Харбин поездом. У отца осталось пять золотых приисков на Дальнем Востоке. Знаменитое восстание-то на Лене было, а у отца всё было спокойно. Он был купцом первой гильдии.
Отец мой, Николай Иванович, по материнской линии родственник князя Львова – того самого министра в последнем царском правительстве. Он был очень своеобразным человеком, любил подчёркивать свою русскость. Сам рассказывал: приходил в московский «Яръ» в русской поддёвке и в сапогах, снимал картуз и сразу платил пять рублей штрафу: в таком виде туда не ходили, там публика во фраках и вечерних туалетах сидела. А когда вызывали полицию, он говорил: «Так это ж русский фрак, он лучше любого другого!» Отец не считал себя эксплуататором, народ любил. В эмиграции в политику не вмешивался: хотел только, чтобы в России было всё хорошо и люди жили по-человечески.
Моя мама – Нина Николаевна, в девичестве Ламм. Уже через много лет после эмиграции мы узнали, что её старший брат Борис Ламм был адмиралом советского флота. Командовал эскадрой крейсеров на Чёрном море, в 1945-м руководил высадкой десанта в Корее. Служил до конца дней своих в Генштабе.
– А как же вы оказались в Японии?
– Отец, как я уже сказал, любил лошадей, был профессиональным конником. Когда в Маньчжурию вторглись японцы, он работал в компании Ковальского, торговавшей лесом. Дела пошатнулись, мы уехали на Запад, в район Халхин-Гола, там было много свободной земли. Отец решил открыть конезавод, занялся сельским хозяйством. В 1937-м Япония напала на Китай: сразу понадобилось много лошадей. Мы скрещивали монгольских пони с англо-арабами. Получалась очень хорошая лошадь: выносливая, быстрая, приспособленная к нуждам армии и климату Северного Китая.
И вот однажды, прямо перед войной, в 40-м году, я приехал на летние каникулы на отцовский конный завод. Вдруг заявляется полиция и сообщает: пожаловали высокие гости из Японии, родственники императорской семьи, хотят посмотреть русский конный завод. Это была группа выпускников Гакусюин – Школы пэров, элитного учебного заведения, где учились император Хирохито и члены его семьи. Среди них был граф Цугару Ёситака, отец принцессы Хитати, жены брата императора. Мне пришлось переводить: я знал японский с детства, у нас в доме жила семья японцев, да и во французском лицее в Харбине его преподавали. Отец принцессы, предводитель группы, очень удивился, что я так хорошо говорю по-японски, без акцента. А русские умеют принять гостей: тут же нашлась чудом сохранившаяся бутылка шампанского, потом и водка пошла. Выпили как следует и пошли смотреть лошадей. И под конец граф спросил меня про мою будущность. Я и ответил ему: хочу поехать во Францию учиться на врача. Тогда из нашего лицея принимали без экзаменов в парижские высшие учебные заведения. А он мне: зачем вам какой-то Париж? И к отцу: а вы отпустили бы сына учиться в Японию? У нас полно хороших институтов, очень высокий уровень медицины… Отец говорит: конечно, почему бы и нет, я люблю Японию, прекрасная страна.
Всерьёз я этот разговор как-то не воспринял, застолье есть застолье, но оставил свой адрес графу. И вот через 2–3 месяца получаю пакет, заказной, с сургучом красным. Всего письма я не понял, пошел к нашему профессору японского. А тот: «О, боже мой, как вы умудрились познакомиться с этими людьми? Это же письмо из императорского дворца!» И объяснил, что это личное приглашение для приезда в Японию на учебу.
– И вы решились?
– Да, отец с матерью меня благословили, и я пошёл в японское консульство. Дал эту бумагу, секретарша тут же побежала на второй этаж, сразу спустился генконсул и спрашивает: «Как вы с этим человеком встретились?» Я говорю: «Он был у нас дома в гостях». Консул в ответ: «Мы всё поняли». И тут же на месте выдал мне визу. Чуть позже граф прислал ещё одно письмо, советовал отказаться от приезда из-за начавшейся войны. Но виза уже была в кармане. Я до сих пор храню тот маньчжурский паспорт.
А когда я приплыл пароходом из Пусана в Симоносеки – в разгар войны, в марте 1943-го, мне в порту поставили печать: живи в Японии, сколько хочешь. Мне было 19. Как потом мне сказали, я стал последним иностранцем, въехавшим в страну.
– А как вы поступили в медицинский?
– Граф меня, можно сказать, просто пристроил в одно из лучших заведений в стране – Jikei Teach College. Это бывшая мужская медицинская академия, единственная, где преподавание шло на английском, а в остальных – на немецком. Оттуда в основном все шли на флот, чтобы воевать с англичанами и американцами на море. По высокой протекции графа меня и приняли – я ведь набрал всего 43 балла из 100 возможных. А проходной был 70. Но обставили они всё очень умно и красиво. Когда меня принимал ректор, то учинил мне устный экзамен и спрашивал всё на чистейшем английском (он в Англии учился). И он мне говорит: «Знаете, что я для вас сделаю? Я поставлю вам 100 за устный ответ! Набрали вы 43, стало быть, всего 143. Делим пополам, получается больше 70. Но обещайте мне вести себя хорошо и усердно учиться». Учился я очень прилежно.
Chanel №45
– А на что вы жили во время войны? Вам помогали?
– Привезённые отцовские деньги я сразу положил в банк, но они с военной инфляцией таяли. И тут приезжает ко мне японская жандармерия. Говорят: «Вы нужны для передачи новостей на Советский Союз, будете зачитывать военные сводки». А секретная радиостанция, замаскированная под деревенскую избу, находилась в Коносу, далеко от Токио. А мне же учиться… Транспорта быстрого тогда не было. Соблазняли пятью фунтами сливочного масла – это помимо зарплаты. Отказаться в моем положении было нелегко. И я еду к графу, моему гаранту в Японии: мне, говорю, учиться надо, и никак эта работа не подходит. Он там с ними переговорил, и жандармы опять заявляются ко мне: «А теперь вы нам нужны в кино, выступать в роли американцев, англичан, всяких вражеских шпионов».
Так я стал актёром, сыграл во многих фильмах, правда, я их не смотрел, чего их смотреть? Командора Перри играл в «Чёрных кораблях», в театре Юраку-дза забрасывали меня какой-то гнилью, улюлюкала толпа… И Сингапур мне пришлось «сдавать» японцам. Был такой генерал Ямасита, который его взял. И вот он мне говорил на сцене: «Нечего разговаривать: Yes or No?!» Публика в восторге хлопала в ладоши. А я в ответ: «Какие разговоры: конечно – Yes! Мои войска тотчас отходят!» При этой фразе японцы топали от удовольствия. А мне главное, чтобы хватало денег платить за учебу, а так я жил скромно.
– И много было тогда в Японии русских?
– В Токио была большая русская колония, сотни семей. Собирались все главным образом в церкви Св. Николая. Там были японские православные священники, до революции получившие образование в России и помогавшие беженцам. Все русские – подчёркиваю, все – сделали хорошую карьеру. В основном это была русская интеллигенция, много хороших учителей пения, музыки, балета, русского языка. Остальные – осколки Белой армии, если по-русски сказать, люди от сохи. Люди разных профессий, но все они освоились и стали называть себя «варшавские портные». Делалось всё очень просто: покупали на складах оптом в долг одежду, вооружались сантиметром, ножницами, прочими портновскими принадлежностями и разъезжали по стране. Япония как раз переходила с японских кимоно на европейскую одежду, с колодок – на ботинки. Женщины, выдавая себя за француженок, продавали кремы, парфюмерию. И довольно-таки успешно. Были даже духи Channel №45… Они, эти простые русские женщины, стали первыми в Японии продавать в кредит. На Канде – это теперь букинистический квартал – было 43 русских магазина одежды и парфюмерии. Большинство сгорело при бомбардировках. В то время подошёл сюда американский флот на помощь и предложил русским эмигрантам уехать в Америку бесплатно. Давали даже подъёмные, и неплохие. Некоторые уехали, но многие остались, несмотря на разрушения. Русские не знали английского, а тут привыкли, дети уже учились в японских школах. Вот друг мой Виктор Старухин, легендарный бейсболист, остался, хотя ему предлагали играть в Штатах. А сын его уехал в Америку и там где-то пропал…
Русская колония получила очень большую помощь, когда сюда пришли американские войска. В 8-й армии Макартура было много русских американцев. В Японии русская колония к тому времени обнищала, и американцы очень помогли.
Откровения накануне повешения
– А с вами что было?
– Со мной всё было просто. Сначала меня устроили в штаб Макартура главным переводчиком. Я уже был на втором или третьем курсе медицинского. Там я познакомился с американскими медиками. И один из них мне говорит: «Вы что, с ума сошли, работать тут переводчиком?! У вас же медицинское образование, идите в госпиталь – хоть полотёром». И перевели меня в главный военный госпиталь, американский. Работал библиотекарем, принимал анализы в лаборатории, помогал при вскрытиях. Начальником у меня был доктор ракового госпиталя Нью-Йорка, очень известный в Америке специалист. Оборудование было прекрасное, кормили замечательно.
Потом арестовали военных преступников, и их посадили в тюрьму Сугамо. Многие были уже стариками, больными людьми и попали к нам в госпиталь. К ним и близко не подпускали японцев – ни в качестве медиков, ни в качестве переводчиков. Так что тут я тоже пригодился. Я старался работать в ночную смену, чтобы не пропускать занятия в институте. Платили хорошо.
– Среди них были, наверное, приговоренные к повешению – преступники категории «А»?
– Да. Очень много интересных людей, начиная с Коисо – премьер-министра, корейского наместника, генерала Квантунской армии. Был Умэдзу, ещё один генерал, вошедший в историю. Это он подписал акт о капитуляции на борту корабля…
– …«Миссури».
– Совершенно точно. Ещё был генерал Мацуи Иванэ. Православный, наречённый при крещении Иваном. Иванэ – это уже «перевод» на японский. Он был главнокомандующим Шанхайской экспедиционной армией, а затем Центрально-Китайским форнтом, брал Нанкин – знаете по истории, резня в Нанкине? Про это был фильм «Дзюкей», в котором я тоже снимался. За резню в Нанкине его потом и казнили. Перед повешением мы с ним часто разговаривали. Очень был интересный старик, получил образование во Франции и работал во многих посольствах военным атташе.
Знаменитый Мацуока Ёсукэ, министр иностранных дел. Сиратори, посол в Германии, – сын его тоже до недавнего времени был послом в Германии, со скандалом покинул пост, слышали? Окава Сюмэй – философ, политический деятель, считавший, что всю белую расу надо уничтожить. Это он в сердцах ударил на суде по голове лысого Тодзё – за то, что тот довёл Японию до поражения. Случай этот сделал его весьма популярной личностью среди японцев, и американцы решили его не казнить. Перевели в японский госпиталь как умалишённого. У него был сифилис мозгов – я его ездил проверять, встречался с его женой. Несмотря на болезнь, он переводил Коран на японский, а когда американцы ушли, его выпустили – и он ещё долго жил. Все они были моими пациентами, я виделся с ними в больнице каждый день. Кто-то там был ещё, я не запомнил. Откуда мне было знать, что потом о них будут писать мемуары и исследования?
Возвращение на станцию Яблоня
– После войны вы приняли японское подданство?
– С 1945 года у меня была американская зарплата. Получал я раз в десять больше, чем мои соученики-японцы. Поэтому подданство японское мне было не нужно. К тому же меня считали ценным кадром, и всё из-за знания языков. Все русские и сотрудники советского посольства лечились в одном месте – центральном госпитале союзных войск. И меня всегда вызывали как переводчика.
Во время войны мы сгорели. И где-то надо было жить после ухода американцев. В Маньчжурию мне было уже нельзя: там стояли советские войска. И я купил землю в центре – большой участок на Аояме. Жили с родителями, которые переехали сюда в 1949-м, через Индию, с помощью посла, которого я лечил.
– А земля, на которой стоит ваша клиника, тоже ваша?
– Раньше этот участок был намного больше, с большим садом, ещё здесь ходил трамвай. Сама постройка – копия лондонского особняка, здесь жил один японский банкир. Я поработал в американской клинике, а потом решил: что я буду трудиться на «дядю»? И открыл свою, неподалёку. И вот приходит ко мне некий Токарев Алексей – бывший унтер-офицер у Колчака. Начинал как «варшавский портной», сделал на этом громадные деньги, хотя образования – никакого. И предложил мне этот участок в аренду. Когда умру, говорит, всё останется вам. Но с одним условием: вплоть до моей смерти за мной ухаживать, лечить, платить за аренду. Через четыре года он умер, я его похоронил, всё сделал как нужно. А он оставил завещание, по которому всё отходило мне. Я должен был за него заплатить почти сто миллионов иен налога. Всё было бы хорошо, но вдруг советское посольство говорит: нет, у нас русские не имеют право на земельную собственность! Всё принадлежит государству. Эта ваша сделка с Токаревым недействительна по русским законам. И подали на меня в суд. Вот когда бы мне японское подданство пригодилось! Но я предложил, чтобы никого не обижать: давайте, ребята, получите этот участок и продайте мне за те же сто миллионов – их всё равно платить как налог. А наши в ответ: о-о, нет! У нас Венская конвенция есть (а они её не подписали, как потом выяснилось). И не согласились. Боялись чего-то, что ли. Может, думали, что я кому-то из консульских дам не сто, а сто пятьдесят. В общем, конец у суда, длившегося десять лет, был нехороший. Японский суд решил, что земля моя: бумаги о наследстве Токарева были в порядке. А я ведь говорил ребятам нашим в посольстве: соглашайтесь, пока не поздно, потому что мне помогают в этом деле мои японские друзья, те самые, по линии которых я приехал в Японию. Так нет же. Пришлось им все судебные издержки оплатить – а это почти 80 миллионов! А ведь если бы согласились, то получили бы сто!
И ещё раз я с посольством советским судился. Это было в середине 60-х, ещё до дела с Токаревым. Жила здесь такая богатая еврейка – Шиферблат, умерла у меня на руках. Она попросила меня как душеприказчика распорядиться её состоянием. И завещала пять миллионов на строительство нового храма и пять – на нужды Подворья Московского Патриархата в Токио. Адвокат посольский начал выступать: вы, мол, не имеете права распоряжаться, откажитесь. Но я тоже не шилом деланный – и выиграл. Но неприятный осадок остался после всего этого.
– А Русский клуб или общество ещё существует?
– Нет, клуба уже нет. Остались только я да ещё несколько человек из бывшего руководства. Собираемся у батюшки на Подворье по воскресеньям, обедаем. Общество разделилось на тех, кто работал у американцев (им невыгодно было с русскими встречаться), и остальных. Многие взяли советские паспорта.
Но я всегда считал и считаю себя русским. И всем, кто меня спрашивает, отвечаю – русский! И потом, я часто бываю в России. По два раза в год в последнее время, с семьёй, сыном приезжаю, у меня в Москве полно знакомых, друзей. А недавно побывал в Китае, разыскал могилу старшего брата, который умер совсем маленьким. Посетил места, где был наш дом – на бывшей станции Яблоня, где я и родился в 1924-м. Потом ещё раз съездил, по приглашению правительства Китая по случаю 30-летия дружбы между Китаем и Японией. Разместили в Пекине в тех же апартаментах, где накануне останавливался Путин.
Приём они устроили на красном ковре в парламенте. Я держал речь на японском, как бы от имени японцев. Коидзуми-то не пригласили – из-за того, что он посетил храм Ясукуни, где покоятся останки военных преступников категории «А». И я им сказал: вы, китайцы, – великая нация. Вы самый счастливый народ, потому что вы каждый день имеете доступ к китайской кухне, самой вкусной в мире!
– А вы не думали вернуться на родину?
– Как же, собирался. Хотел взять советский паспорт, переехать вместе с мамой в Москву, тем более что брат у неё там нашёлся. Положил очень крупную сумму во Внешторгбанк под проценты. Это ещё до развала Союза было. А когда пошли экономические неурядицы, решил деньги снять. Тогда меня и арестовали в первый раз.
– Как это?
– Возвращались мы всей семьёй пароходом из Чехословакии, после посещения родственников в Мюнхене. С мамой, женой (Кэйко Окуда, наречённая Катей при крещении) и сыном Николаем. Он у меня теперь большой бизнесмен, в Кобэ свою фирму держит – ведет дела с Алмазювелирторгом. И ещё торгует с Россией нефтью… Так вот, спускаемся по трапу в Ленинграде – подходят трое в форме. Пройдёмте, говорят. Спустились куда-то, оказались в комнате, очень неприятной. И мне учинили допрос: вы, мол, ведёте антисоветскую пропаганду, работаете на американцев! Откуда у вас земля, деньги? Сотрудничаете с ЦРУ? Рассказывайте всё, признавайтесь! Шесть часов мурыжили!
Отпустили за недостаточностью улик. Уже в Москве я пошел прямо к начальнику УВИР. Генерал, в общем, извинился.
– А деньги-то сняли?
– Сначала в банке сказали: иен нет, возьмите в долларах. Взял. В Шереметьеве, в субботу это было, помню, остановили. Нельзя, говорят, вывозить больше десяти тысяч. А у меня на руках все разрешающие документы и справка из банка, государственного. А самолет-то не ждёт. Говорят: оставьте нам деньги. Нет, говорю, не отдам. В общем, вывез, сколько мог. Хорошо, меня провожал приятель, оставил ему, он честным оказался. Потом выяснилось, что они не имели права меня задерживать, я мог вывезти всё по правилам. Хотели ограбить по незнанию, короче. Сейчас я никаких сбережений и имущества в России не держу. Мне жалко русских людей, особенно стариков. Сколько раз их обирали! Бедные люди, беднейшие, а живут в такой стране!
Токио
