26 августа (8 сентября н.ст.) в 1812 году произошло знаменитое Бородинское сражение. В июне 1812 г. Наполеон с 600-тысячным войском, составленным из армий разных стран, без объявления войны вступил на российскую землю. Командующий русской армией генерал Барклай де Толли, понимая, что 200 тысяч русских воинов не в силах сдержать натиск такого врага, принял решение отойти вглубь страны. Недовольный таким маневром Александр I заменил главнокомандующего и поставил М.И. Кутузова. Но и Кутузов как полководец продолжил тактику отступления. В военном отношении подобная тактика применялась не раз в истории войн и не считалась позорной, особенно, если было куда отступать. Однако, Император, армия и народ требовали решающего сражения. Все слои населения, понимая, что Господь за их великие грехи послал на страну француза, объединились в патриотическом порыве, желая очиститься в покаянии-битве.
Кутузов, уступив, согласился на генеральное сражение на Бородинском поле… До сих пор спорят, кто победил. Для русских это было не принципиально. Важно то, что они смогли оправдаться перед Богом в защите Святой Руси, проявляя необычайные чудеса храбрости; и хотя положили на поле боя половину армии, почувствовали себя вновь великим народом, достойным своих славных предков. Они сразились со всей “цивилизованной Европой” и победили ее не силой, а нравственно. На Бородинском поле был предрешен исход Отечественной войны. Хотя потом русская армия и отступила, оставив Москву, – но уже зная, что она победила “двунадесять языков”.
Решение о сдаче Москвы французам приходится на 1/14 сентября. Это привело к грандиозному пожару столицы, о котором немецкий философ В. Шубарт написал следующие строки: “Если в городе, состоящем из деревянных строений, из 300.000 его жителей остается несколько тысяч, – он должен погибнуть. Уже сам уход москвичей означал, что они жертвуют своим имуществом. И тем не менее: с каким само собой разумеющимся спокойствием, без всякой позы, свершался этот величайший в истории жертвенный акт! Ни одна столица мира, которую доселе покорял Наполеон, не оказывала ему такого приема. Берлинцы стояли шпалерами, когда тот вступал в город, и кланялись. Русские и на себя и на врага нагоняли ужасы апокалипсиса. При этом ни одна столица не имеет такого значения для народа, как Москва для русских. Она значит для него больше, чем Париж для француза. Это священный город для русских. И тем не менее!
Наполеон сразу почувствовал, что является свидетелем необычайного явления, какое когда-либо представало взору европейца, – это был взрыв на редкость своеобразного мироощущения, устремленного не на обладание и власть, а на конец конечного, на сверхчувственную свободу. Крепостной мужик 1812 года знал об этой свободе больше, чем парижский citoyen [гражданин] 1790-го, у которого слово Liberte [свобода] было постоянным на устах. Надо прочесть рассказы очевидцев, например, воспоминания графа Сегюра, – чтобы представить весь ужас, обескураживший Наполеона, когда он сентябрьскими ночами 1812 года впервые заглянул в бездну московской души. “Что за люди! И это они натворили сами! Какое неслыханное решение, сущие скифы!”.
Никогда потом не покидал его этот ужас; даже на острове Св. Елены у него осталась эта дрожь в сердце, и из этого внутреннего потрясения родились пророческие слова: “Россия – это сила, которая гигантскими шагами и с величайшей уверенностью шагает к мировому господству”.
