В августе 1914 года разразилась Первая мировая война, названная современниками “великой”. Эта война не только неузнаваемо изменила политическую карту Европы и вывела на мировую сцену новую сверхдержаву в лице США, но вызвала во всех воевавших странах такие социальные, психологические и культурные изменения, которые провели резкую грань между обществом ХХ века и предшествующих столетий. Известное выражение “ХIХ век кончился в 1914 году”, вполне справедливо. Новейшая история действительно начинается с Первой мировой войны.
У нас в стране этой войне и ее героям особенно “не повезло”. Усилиями большевистской пропаганды Вторая Отечественная превратилась в массовом сознании в “позорную империалистическую”, так что подвиги на ней русских воинов не то что были забыты, а вообще как бы не имели права на существование. Исходя из сущности большевистской доктрины, принципиально интернациональной и антироссийской, воевать за геополитические интересы своей державы (тем более – Российской империи) было, понятно, проявлением “несознательности”, а делать это сознательно – преступлением. Поэтому участие в той войне (равно как и вообще служба в “старой армии”) в “анкетном” смысле было отягчающим фактором.
Даже когда ленинским последышам, припертым к стене логикой истории, пришлось на время забыть о мировой революции и приняться изображать из себя патриотов, Первая мировая так и не была “реабилитирована”. С известного времени стало можно прославлять героев Полтавы, Измаила и Бородина, с некоторой оглядкой защитников Севастополя, на высшем пике “сталинского ампира” – даже Порт-Артура, но только не воинов Первой мировой.
Это совершенно понятно, ведь в той войне большевики фактически участвовали на стороне врагов России. Чем большее место в советской пропаганде занимала “слава русского оружия”, тем более неприглядно выглядели бы действия большевиков против этого оружия в 1914–1917 гг. Ленин, как известно, призывал не только к поражению России в войне с внешним врагом, но и к началу во время этой войны войны внутренней – гражданской. Более полного воплощения государственной измены трудно себе представить, даже если бы Ленин никогда не получал немецких и еврейских денег. Естественно, что главными врагами большевиков были те, кто вел Россию к победе, после которой о планах “революционного переустройства” пришлось бы надолго, если не навсегда, забыть. Поэтому если во всех других странах, в том числе и потерпевших поражение, подавляющее большинство генералов и офицеров окончили свои дни, окруженные почетом и уважением, часто – в глубокой старости, то русских ждала совсем другая участь.
Жестокий парадокс: Россия – важнейший член Антанты, одержавшей победу коалиции, столько для этой победы сделавшая и не раз спасавшая своих союзников, – была не только лишена ее плодов, но и исчезла как государство, раскроена на “национальные” части и превращена в площадку для экспорта “мирового пожара”. Россия не проигрывала той войны. Она просто не дожила до победы, перестав существовать, уничтоженная внутренней смутой. Между тем к 1917 г. русский фронт был совершенно благополучен, дела на нем обстояли никак не хуже, чем на Западе, и не существовало ни малейших оснований ни чисто военного, ни экономического порядка к тому, чтобы Россия не продержалась бы до конца войны.
В ту войну противнику не отдавали полстраны, как в 1941–1942 гг., неприятельские войска вообще не проникали в Россию дальше приграничных губерний. Даже после тяжелого отступления 1915 г. фронт никогда не находился восточнее Пинска и Барановичей и не внушал ни малейших опасений в смысле прорыва противника к жизненно важным центрам страны (тогда как на западе фронт все еще находился в опасной близости к Парижу). Если даже к октябрю 1917 г. на севере фронт проходил по российской территории, то на юге – по территории противника (а в Закавказье – так и вовсе в глубине турецкой территории).
В той войне русские генералы не заваливали врага, как сталинские маршалы 30 лет спустя, трупами своих солдат. Боевые потери русской армии убитыми в боях (по разным оценкам от 775 до 908 тыс. человек) соответствовали таковым потерям Центрального блока как 1:1 (Германия потеряла на русском фронте примерно 300 тыс. человек, Австро-Венгрия – 450 и Турция – примерно 150 тыс.). Россия вела войну с гораздо меньшим напряжением сил, чем ее противники и союзники.
Выставив наиболее многочисленную армию из воевавших государств, она в отличие от них не испытывала проблем с людскими ресурсами, напротив, численность призванных была избыточной. Доля мобилизованных в России была наименьшей – всего лишь 39% всех мужчин в возрасте 15–49 лет, тогда как в Германии – 81%, в Австро-Венгрии – 74%, во Франции – 79%, Англии – 50%, Италии – 72%. При этом на каждую тысячу мобилизованных у России приходилось убитых и умерших 115, тогда как у Германии – 154, Австрии – 122, Франции – 168, Англии – 125 и т.д.), на каждую тысячу мужчин в возрасте 15–49 лет Россия потеряла 45 человек, Германия – 125, Австрия – 90, Франция – 133, Англия – 62.
При таких условиях разговоры о стихийном “недовольстве народа” тяготами войны и “объективных предпосылках” развала выглядят по меньшей мере странно: в любой другой стране их должно бы быть в несколько раз больше. Так что при нормальных политических условиях вопрос о том, чтобы “продержаться”, даже не стоял бы. Напротив, на 1917 г. русское командование планировало решительные наступательные операции.
Но после февраля все резко изменилось. Пользуясь нерешительностью и непоследовательностью Временного правительства, большевики весной, летом и осенью 1917 года вели работу по разложению армии совершенно открыто, вследствие чего на фронте не прекращались аресты, избиения и убийства офицеров. К ноябрю несколько сот офицеров были убиты, не меньше покончили жизнь самоубийством (только зарегистрированных случаев более 800), многие тысячи лучших офицеров смещены и изгнаны из частей. Армия стала практически небоеспособной. Величайших трудов стоило просто удерживать войска на позициях, нести боевую службу, выделять наряды, ремонтировать позиции и т.д.
К середине декабря фронта как такового уже не существовало, по донесению начальника штаба Ставки, “при таких условиях фронт следует считать только обозначенным. Укрепленные позиции разрушаются, занесены снегом. Оставшиеся части пришли в такое состояние, что боевого значения уже иметь не могут и постепенно расползаются в тыл в разных направлениях”. Учитывая эти обстоятельства, говорить о “вынужденности” унизительного Брестского мира не вполне уместно, коль скоро заключавшие его сознательно довели армию до такого состояния, при котором других договоров и не заключают. Заключение его выглядит скорее закономерной платой германскому руководству за помощь, оказанную большевикам во взятии власти. Другое дело, что, когда российской армии больше не было, немцы не склонны были дорожить Лениным, и он был готов на все ради сохранения власти.
Этот договор вычеркивал Россию из числа творцов послевоенного устройства мира, а для жителей союзных с ней стран однозначно означал предательство, что пришлось почувствовать на себе множеству российских граждан, оказавшихся в Европе в то время и попавших туда после Гражданской войны, нимало не повинным в ленинской политике. Жертвы и усилия России и русских в мировой войне были обесценены одним росчерком пера, и их плодами предоставлено было пользоваться бывшим союзникам.
